Постперестройка

Но там, где есть образ войны, там есть и образ победы, конца войны, возможности жить по законам мирного времени. Уже к середине 20-х годов затаившая дух в ужасе перед страшной конфронтацией коммунистических лидеров, чувствующая, что над ней нависает призрак новой гражданской войны, воевавшая, по сути, без перерыва десять лет, страна согласилась на военный консенсус на одно десятилетие. Битвы на трудовом фронте, войны за индустриализацию, за спасение, за выживание страны и народа шли буквально по законам военного времени.

Такие нормы эффективны лишь до тех пор, пока есть страшная опасность, страшный враг, одним словом, пока общий для каждого человека инстинкт борьбы за выживание (всем миром, всей страной, всем обществом) способен сплотить большинство населения. Добившись такого сплочения, коммунисты дополнительно использовали высокие побуждения (идеологию) и низменные (страх наказания) мотивы и создали своеобразный климат аскетической эйфории, в котором люди всем миром боролись против порабощения страны, боролись и победили.

Давайте вдумаемся в ряд цифр!

с 1921 по 1922 год — война,

с 1929 по 1940 год — подготовка к новой войне,

с 1941 по 1945 год — новая война,

с 1945 по 1955 год — восстановление без помощи других стран, опять сражение за выживание и победа, значение которой не меньше, чем победа в войне.

Сколько же поколений в этой стране не знали мира

? Получается — чуть ли не три поколения. Ситуация — беспрецедентная.

На фоне такого особого режима, особого ритма жизни сложился особый стиль жизни — советский, особый тип личности — советский, особый тип культуры — советский, особая солидарность, особое отношение к тяготам жизни. Одним словом, особый мир. Он целостен, очень силен изнутри и поныне. Он стал традиционен и лег на традиционную почву.

«Дом» оказался крепок, и разрушить его можно будет лишь вместе с его обитателями. Что же касается того, можно ли было в нем жить или нельзя, то история уже дала ответ на это. Жили особой, возможно, странной для человека конца 80-х годов, но горькой и счастливой жизнью. Жили — страдали и побеждали, гибли, спасали и преодолевали «всем миром» очередную беду.

Теперь давайте сравним этот советский опыт с опытом других стран. Польши? Румынии? Венгрии? ГДР? Ясно, цемент, связавший между собой кирпичи нашего дома, в этих странах практически отсутствовал.

Вот и рухнула «декорация» даже быстрее, чем это могло бы померещиться кому-либо из врагов. И заговора искать не надо. Сама рухнула.

Другое дело, например, Китай, воевавший фактически не меньше, чем наша страна. Там ситуация возникла другая. И стены тоже пока не рушатся.

Преодолев послевоенную разруху, создав ядерный щит, страна какое-то время еще жила по принципу «только б не было войны», сохраняя стиль и ценности предшествующей эпохи. Коммунисты тоже худо-бедно, но как-то блюли себя в роли партии спасения, хотя в атмосфере хрущевской «оттепели» многовариантность уже становилась неминуемой и жизнь надо было менять очень круто.

Перед коммунистами фактически был выбор: формулировать новые цели в рамках стратегии военного времени, борьбы за выживание, еще раз воскрешая военный стиль, или менять сам принцип организации общества. Военный стиль меньше всего устраивал размякшее тогдашнее руководство, провозгласившее построение коммунизма в модели некоего изобилия.

Далее надо было объяснить, почему строить изобилие нужно все теми же методами жертв. Если людям было понятно, почему всем вместе надо было спасаться от беды, то смысл битвы во имя изобилия в их понимании вообще отсутствовал.

Именно в этот момент и могла бы быть сделана ставка на локальный коммунистический труд в формах неомонастырских (подлинно коммунистических), а не в формах милитаристских (вынужденных, превращенных).

Коммунисты в этот момент могли локализовать свое влияние, сконцентрировать власть на ключевых участках, там, где решались проблемы развития, и заменить тип власти, перейти к концептуальному приоритету и концентрации финансового потенциала, отказавшись от командного, милитаристского типа управления.

В форме налоговой системы они могли сохранить за собой большую часть государственной власти. Но на это они не пошли. И в результате оказались между двух стульев, превратив именно в этот момент, именно в условиях мягкого режима всю страну в концлагерь со своей криминальной иерархией, своими капо и «ворами в законе», своими фрайерами и шестерками. А в худшем положении оказывался тот, кто еще верил в коммунистический идеал.

Эти лидирующие в нравственном, а зачастую и в трудовом смысле слова группы населения быстрее других превращались в «доходяг», но чем больше они загонялись в угол, тем больше падала экономическая эффективность и без того достаточно малоэффективного строя.