Построение квадрата на шестом уроке

«Германия объявила России войну.

После обеда школа плавания».

Один из нас

Почти семь лет не виделись.

Встретились у Казанского.

Это не худоба, это дистрофия.

Зрачки мутные, в уголках рта словно мел. Седой. Мокрая ледяная ладонь. На нем рубашка с длинными рукавами; я спросил в лоб: ты на игле? – Говорит, нет.

О том, как снизошел на него Святой Дух. У пятидесятников. Позвали, пришел, слушает; они поют наивные песенки, Бога хвалят, а кто-то один: «А!.. А!.. А!..» – Он оглянулся: сидит инвалид в коляске, весь покореженный, немой, безъязыкий, и Бога хвалит по-своему: «А!.. А!.. А!..» – вместе со всеми. Вот тут он и почувствовал.

На паперти европейских храмов будет продавать рисунки ангелов (сам нарисует). Пять евро за штуку. Потом поедет в Вифлеем на вырученные деньги. Ездил сегодня в Университет, где ему перевели на несколько языков: «Помогите добраться до Вифлеема». Оказалось, что нет кафедры итальянского, некому перевести. – «А и хорошо, я в Италию тогда не поеду».

«Выросли на молоке петербургского идиотизма». – О здешней культуре.

Как-то стал читать «Петербург» Белого и почувствовал, что останавливается сердце – бросил сразу. У Белого был гной в селезенке, сказывалось на голове. Здесь все сходят с ума. Вот Гоголь приехал в Петербург, начал малороссийскими повестями, пожил немного, и куда его понесло? Гоголя и Достоевского надо вообще запретить – они заражают шизофренией. Он и сам если пишет, получается шизофрения, а он не хочет никого заражать. Надо не писать, а хвалить Бога. В Вифлееме.

В Женеве у него спрятаны документы. Получив документы, он их прячет куда-нибудь, не носит с собой. Если что-нибудь натворит, попробуй разберись кто он и откуда (куда депортировать?). В конце концов отпускают.

Полгода сидел в тюрьме; взяли в Женеве, на улице. Какой-то хмырь, с которым поссорился еще в Голландии, заявил на него в полицию, что он сексуальный маньяк, серийный убийца, которого разыскивают по всей Европе. Приезжали следователи из Парижа, допрашивали. Произносит по-немецки: «Выключите, пожалуйста, свет». Но языка так и не выучил. Ни одного.

Я пересказал «Берендея», он не читал. Повеселел. «Так все и есть!» – Будто бы некоторые ради прикола называются Пушкиным Александром Сергеевичем или Лермонтовым, например. И получают документы на эти имена. Таких много на Западе, попросивших убежище. А тот, кто на него донес в полицию, – ни много ни мало Махно.

Вообще, порядочных «наших» там трудно найти – или жулики, или шизофреники (в сферах ему доступных).

Один из нас (продолжение)

В ТЮЗе сегодня премьера спектакля по Чехову, я его звал: «Пойдем посмотрим, познакомлю с режиссером, с драматургами. Там тебя все знают…» (по «Берендею»). – Нет: ему надо спешить домой, в Павловск – дочь обещала нарисовать голубя (он будет продавать ангелов и голубей); завтра в дорогу, если будет поезд «бесплатный» (т. е. на котором можно с его инвалидовским удостоверением). Главное – до Словении. «А в Европе я как рыба в воде».

О дочке:

– Она большая. Умница. Только рожать не хочет.

– А сколько ей?

– А сколько тебе?

– 42.

– Значит, мне 41. Ей 21.

– Как-то ты странно ее возраст с моим связал.

– Я просто знаю, что я ее старше на 20 лет, а ты меня на год. А сколько мне, забываю все время.

О Вагинове

Я открыл его сам – примерно в восьмидесятом. Сначала стихи, потом прозу. Был заворожен «Козлиной песнью». Два других романа прочел в Публичке, меня только туда записали. Разыскал некролог, нашел номер «Абракаса», где ранняя проза. Нашел все, что печаталось, – его и о нем (не за границей). Что-то сам попытался о нем написать, получилось наивно. По адресной книге узнал дом и квартиру Вагенгеймов и захотел посмотреть, кто там сейчас. Открыл мужчина в майке. Нет, о писателе он ничего не слышал, здесь никогда не было никакого писателя. Здесь живет милиционер. Ну и хорошо.

Тогда Вагинова не переиздавали у нас, только мелькнула пара стихотворений в «Дне поэзии–67». Никто и не знал о нем. Помню ощущение: я читаю его, никому неизвестного (почти никому), и он во мне оживает…

Несколько лет назад в «Комсомолке» была заметка о неком молодом человеке, точно так же открывшего для себя Вагинова. И так же, как я, был зачарован. Я поразился сходству – вплоть до деталей. Его туда потянуло. Он тоже пошел по адресу, но был последовательнее меня – разыскал престарелую вдову, живущую с больным сыном, и как-то помог, чем сумел.

А я, когда познакомился с Веткой, показал ей свои записки о Вагинове; она их выучила наизусть и прочитала на экзамене по сценической речи, как «современную прозу» («писатель Носов»; экзаменатор о нем, понятно, не знал ничего, как и о Вагинове, но не показал вида); моя будущая жена получила пятерку и устную похвалу за «хороший выбор». – А «Козлиную песнь» читать не смогла. «Это невозможно читать».

Книга с комментариями