Постсоветская молодёжь. Предварительные итоги

Другими словами, «молодость» определяется проекциями социальных ролей «взрослого человека», «ответственного», полноправного, социально «дееспособного», существующими в разных социальных группах, переносом подобных представлений на период необходимой социализации в данных группах.

Исходя из сказанного, можно выделить следующие условные периоды:

1) «домолодежный» (юношество – 15–17 лет);

2) «собственно молодежь» (18–22 года);

3) переход к «взрослости» (22–27 лет) – постоянная работа по профессии, вступление в брак, появление детей;

4) поздняя молодость (28–35 лет) – полное самообеспечение, экономическая самостоятельность, воспитание своих детей (социализация второго поколения), первое осознание необходимости принятия ответственности за родителей, вступающих в период начальной старости.

Понятно, что такая периодизация носит условный характер, поскольку нижняя и верхняя границы могут существенно сдвигаться в ту или иную сторону в зависимости от требований социальной роли, осваиваемой молодыми, то есть от признания завершения молодости соответствующими институтами.

Концептуально важны не только сами сферы социального поведения, отмеченного как преимущественно молодежное, но и экспрессивные средства выражения его как специфически «молодежного», свойственного только «молодым» («советский рок», культура андеграунда и проч.).

Институционализироваться (закрепиться в системе социальных норм и ожиданий, а следовательно, в социальной структуре, в системе социальной стратификации) могут лишь те формы «молодежного поведения», которые соответствуют требованиям наиболее влиятельных институтов господства и управления, с одной стороны, и ожиданиям и интересам повседневного существования малых групп, базовых институтов общества (семьи, дружеских сообществ), с другой. Поэтому в ситуации общественных кризисов и распада социальных связей и отношений можно наблюдать разные траектории последующей поколенческой эволюции – возвышающей и понижающей.

Кризисы 1989–1993, 1999–2000, 2011–2012, 2013–2015 годов демонстрировали разные тренды и векторы эволюции. Первые два указывали на восходящий тренд молодежной «карьеры» (резкое расширение спектра социальных возможностей, мобильности, карьерного предложения), вторые два – инерционный сценарий, хотя перспективы по-прежнему кажутся вполне благоприятными для молодежи (по крайней мере, так это ощущается в субъективных оценках молодых людей). Заметное сокращение удельного веса нынешней молодежи в структуре населения, связанное с демографическими причинами (волнами роста и спада рождаемости), делает спрос на молодых, а потому и легко обучаемых новому людей устойчивым на рынке труда и новых профессий. Однако в обозримом будущем все отчетливее проступает негативный вариант замедления социальной мобильности молодежи и угроза «застоя-2».

В России после войны (то есть 60–70 лет назад) выделилось только два поколения, обладающих символическим статусом и элементами коллективной идентичности (самоидентичности), не передаваемым другим возрастным когортам: поколение «фронтовиков» и частично пересекающееся с ним, но и выделяющееся из него поколение «шестидесятников». Эта генерация обладала экзистенциальным опытом войны и репрессий, создававшим специфическое сознание особой цены и качества жизни, отличное от других сознание времени, а также мотивировавшим пересмотр убеждений, навязанных тоталитарными институтами. Нельзя сказать, что эти попытки и рефлексии были успешными, но они были, что требовало значительных личных усилий, этической работы и первых проблесков личной и гражданской ответственности, что в условиях всеобщего заложничества при тоталитаризме очень значимая вещь. Те, кто осознавал себя в таком качестве и роли, относились к себе с заслуженным уважением и сознанием открывшегося личного достоинства. Именно это побуждало стремление внести в косную среду советского «общества-государства» и бюрократии новые идеи универсалистской морали, справедливости, генерализованной вины за соучастие в коллективных преступлениях, и пересмотреть отношение к практикам власти и государственной идеологии, к другим странам и идеям, к участию в самиздате и правозащитной деятельности, ставшей наряду с другими индикаторами знаком поколения. Это было начало эрозии закрытого общества, вызывавшее значительные напряжения, страх, конфликты с окружающими и фиксировало символическую границу между ними и «всеми остальными», что, собственно, и являлось отличительной чертой поколения.