Посты сменяются на рассвете

— В интересах дела ни один человек в отряде не должен знать об Эрерро и обо всем прочем. — И, не щадя, добавил: — Гибель группы — на твоей совести, коронель. А теперь тебя зачем-то срочно вызывает в Валенсию хозяин. Завтра утром и отправляйся. На обратной дороге жду. — Он отставил пустой стакан.

Андрей вышел из дворца. В парке, разбитая прямым попаданием, валялась скульптура конного рыцаря: отдельно — бронзовая голова всхрапывающей лошади, отдельно — рука с мечом.

На Гран-Виа чадил выжженными глазницами дом с затейливыми лепными украшениями по фасаду. Лепка была иссечена осколками. Меж двух воронок на тротуаре косматая старуха в черном платке жарила над очагом каштаны, и в воздухе стоял приторный, сладковатый запах.

«Что я скажу Лене? — пытаясь ступать в такт острым ударам маятника, снова подумал Андрей. — Но почему надо ей что-то говорить?..» И тут только всплыло: «хозяин». Почему Хаджи назвал Берзина хозяином, а не как привычно — Стариком?..

По дороге в отряд решил: всему батальону даст двое суток отдыха, а всем участникам операции — и увольнительную в город на этот же срок. После такого нервного напряжения необходима разрядка. И вино, и девушки. А главное — освобождение от жесткого распорядка. Вместо себя оставит Феликса Обрагона — он такой же колючий и требовательный, каким был Виктор Гонсалес. А сам за эти двое суток обернется...

В Море его ждали с нетерпением. Оказывается, весь его саперный батальон на нынешний вечер пригласила в гости бригада, дислоцирующаяся в городке над Тахо. В местном театре бригада давала концерт художественной самодеятельности. Командир бригады, седоусый кадровый офицер — команданте, пригласил в свою ложу Артуро, Обрагона, Хозефу и еще несколько командиров отряда.

Помещение театра было хоть и маленьким, но настоящим: с фойе, люстрами, с круглым залом — партером и амфитеатром, с расписанным фресками потолком и тяжелым занавесом на сцене. Зал был битком набит. В воздухе пластами колыхался тяжелый запах сигар.

Когда офицеры вошли в ложу, бойцы в партере и амфитеатре вскочили и, повернувшись к ним, остервенело захлопали в ладоши. «Ишь как любят своего деда», — подумал Лаптев. Но седой майор и его командиры повернулись к гостям и тоже зааплодировали.

— Хозефа, в чем дело?

— Это они благодарят вас за патронный завод.

— Откуда они узнали?

— Весь город уже знает. Наверно, Божидар и другие, чтобы не повторилась та гвадалахарская история с корреспондентом, позаботились о «медных трубах»...

Лицо переводчицы даже сквозь загар было бледным, и под глазами лежали синие тени.

«Черт побери! — Андрею было уже не до жгучих хабанер и хот, от которых сотрясались стены театра. — Не послушались!.. Придется немедленно переводить отряд на другой участок! Проклятые честолюбцы!.. Хорошенькую взбучку устроит мне Ян Карлович!..»

15

Отъехав с десяток километров от передовой, шофер переключил фары, и теперь их свет желтым инеем осыпа́л листву деревьев, плясал на глыбах, нависших над дорогой, обрывался, пропадал в пропастях на виражах. Андрей выехал затемно, чтобы успеть как можно скорее вернуться в отряд: «засветка» диверсантов его очень тревожила.

Машина неслась с огромной скоростью. Временами стрелка спидометра в бессилии билась о предельную шкалу. Лаптев уже привык к лихим повадкам испанских шоферов, а своему Педро доверял полностью.

«Зачем вызывает Старик? Что случилось? Новое задание?.. Он мог бы передать его через Ксанти, как делал уже столько раз. Хочет поблагодарить за толедский завод? Берзин не позволил бы гонять машину за сотни верст ради этого... Может, случилось что дома, на Родине?.. — Андрей терялся в догадках. Подумал: — Об Эрерро Ян Карлович уже знает. Сказать ему об отношениях пикадора и Хозефы?.. Зачем?.. Если уж Ксанти не сказал, а тот — друг Лены... Нет. Это ее личное дело. Ее беда...»

Он откинулся на спинку сиденья, прижался к дверце, чтобы не стеснять Лену. Закрыл глаза. Но сон не шел: перед глазами вспыхивали огненные зарницы, трассирующими пулями мельтешили пестрые мошки... Он посмотрел на спутницу. Лена сидела, напряженно изогнувшись, уперев, локти в колени и подбородок — в стиснутые кулаки. Светящиеся циферблаты панели приборов искорками мерцали в ее глазу — немигающем, огромном, сейчас темном. Призрачный свет обрисовывал ее слегка выпуклый невысокий лоб, профиль с милыми пухлыми губами, круглый подбородок, прижатые к нему кулаки.