В этот первый весенний вечер Париж сиял. Его золотистые и голубоватые камни были так же бесплотны, как и его огни. Мосты, казалось, висели в воздухе, памятники плыли в небе, а у пешеходов как будто выросли крылья. В таком состоянии эйфории я вошла в цветочный магазин. Мне навстречу с лаем выбежала такса. Она была, по-видимому, единственной хозяйкой этих мест. Прошло несколько секунд. Никто не появлялся. Я спросила у собаки, сколько стоят тюльпаны и розы. Расхаживая по магазину, я показывала ей разные растения, а она, повизгивая, бегала за мной, заметно радуясь такому развлечению. В тот момент, когда я произносила панегирик дикорастущим нарциссам, кто-то постучал в витрину. Я обернулась и увидела, что на тротуаре стоит мужчина и с иронической улыбкой постукивает указательным пальцем себе по лбу. Пантомима между мной и собакой, происходившая уже пять минут, видно, рассмешила его, и я ответила ему улыбкой. Мы смотрели друг на друга сквозь залитое солнцем, ненужное стекло. Собака залилась еще громче, а Луи Дале, толкнув дверь, уже взял меня за руку и так больше и не выпускал ее. Он был еще выше, чем мне показалось в первый раз.
— Никого не было, — сказала я. — Забавно… Магазин открыт…
— Значит, не остается ничего другого, как забрать собаку и одну розу, — решил он.
И вытащив одну розу, он протянул ее мне, а собака, вместо того, чтобы осудить воровство, завиляла хвостиком. Все же мы оставили ее на ее посту, и вышли на солнце. Луи Дале продолжал держать меня за руку, и это казалось мне в высшей степени естественным. Мы вышли на бульвар Монпарнас.
— Обожаю этот квартал, — сказал он. — Это один из тех немногих, где еще можно увидеть, как женщины покупают цветы у собак.
— Я думала, вы в деревне. Дидье мне рассказывал, что вы работаете ветеринаром.
— Время от времени я приезжаю в Париж повидаться с братом. Сядем?
И не дожидаясь ответа, он усадил меня за столик на террасе какого-то кафе. Оставив свою руку на моем колене, он вынул из кармана пачку сигарет. Мне ужасно нравились его непринужденные движения.
— Кстати, — сказал он, — я приехал только что и еще не видел Дидье. Как он?
— Я общалась с ним только по телефону. Я сама всего два дня как вернулась.
— Где вы были?
— В Нью-Йорке, а потом в Нассо.
На секунду я испугалась, что он начнет со мной говорить о Юлиусе таким же резким тоном, как в нашу первую встречу. Но он не стал этого делать. Он выглядел беззаботным, счастливым, спокойным. Мне казалось, он помолодел.
— Действительно, — сказал он, — вы так загорели. Он повернулся ко мне и стал меня разглядывать. У него были удивительные светлые глаза.
— Вы долго путешествовали?
— Я ездила навестить моего мужа. Он болен…
Я запнулась. Мне вдруг показалось, что и клинику в Нью-Йорке, и ослепительно белый пляж, и Юлиуса в обмороке, и чересчур красивое лицо пианиста я видела в очень старом, цветном фильме со стершейся пленкой. А действительность — это лицо моего соседа, серый тротуар и мирно зеленеющие до самого конца улицы деревья. Впервые с момента моего возвращения я почувствовала, что я опять в своем городе. Все было как-то смутно в последнее время. И слова Юлиуса в самолете с просьбой забыть те минуты затмения, нашедшею на него на пляже, и на удивление восторженный прием, оказанный мне моим главным редактором Дюкре, и облегчение в голосе Дидье по телефону — все имело какой-то налет неясности и сомнения, ставших теперь основными оттенками моей жизни. Поддавшись было внушению Юлиуса, я решила укрыться броней status quo, но эти недели оставили у меня впечатление грустной неразберихи — до того самого момента, когда такса и Луи Дале вдруг вместе вошли в мою жизнь.
— Очень хочу собаку, — сказала я.
— У меня есть друг в Версале, — сказал Луи Дале, — его собака как раз недавно ощенилась. У нее три хорошеньких щенка. Я вам одного привезу.
— А какой породы? Он засмеялся:
— Странной: наполовину волкодав, наполовину охотничья. Вот вы завтра увидите. Я принесу его вам на работу.
Я всерьез заволновалась.
— Но им нужно делать прививки, нужно…
— Да-да, конечно. Не забывайте, я ведь ветеринар.
И он сделал мне небольшое юмористическое сообщение о том, какие злоключения ожидают меня на пути владелицы собаки, а я ужасно смеялась. Время шло с катастрофической быстротой. Было уже за семь. Мне предстоял ужин у неизменной г-жи Дебу, и это более чем всегда наполнило мою душу патологический скукой. Я охотнее провела бы вечер, сидя на этом стуле, за разговорами о собаках, кошках и козах, и глядя, как вечер опускается на город. Но я должна была вновь явиться на это говорливое сборище, участники которого, конечно, возбуждены сверх меры мыслью о медовом месяце, проведенном Юлиусом со мной на прекрасном островке Нассо. Я пожала моему ветеринару руку и с сожалением ушла. На углу улицы я обернулась и увидела его: он сидел неподвижно за столом и, откинув голову, глядел на деревья.