Потому что (не) люблю

Я усмехнулся. Та Маринка, которую я знал когда-то, чисто теоретически могла бы. Даже просто назло мне. А эта… Эта точно нет. Хотя я, как ни странно, был бы даже рад, ели бы она выкинула что-нибудь в этом роде. И плевать на статусность заведения, и на то, что уже завтра молва разнесла бы это по великосветским кулуарам.

Я, если честно, был бы рад уже даже скандалу какому-нибудь, Маринкиным крикам, и обвинениям, брошенным мне в лицо. Пусть даже самым страшным в своей правде обвинениям, грозящим полным разрывом! Я ведь и так без конца паранойю по этому поводу и устал уже до смерти. Но это всё равно было бы лучше, чем то, что происходит сейчас. Это была бы буря, наломанные дрова и воронка от атомного, мать его, взрыва — но после того, как пепел осел бы, можно было бы пытаться начать с нуля. Снова. Мы ведь уже прошли однажды через ещё больший круг Ада и назло всему выстояли.

Но тогда были крики, драки и выжигающие душу обвинения брошенные в лицо друг другу. Полное безумие на пределе сил. И теперь-то я понимаю — именно это и спасло тогда нашу любовь, не дав ей остыть окончательно. Сейчас же всё было иначе, и сколько я ни пытался вывести Маринку на разговор, сколько ни ходил по грани, пытаясь выяснить, что она знает, и знает ли вообще хоть что-нибудь — всё без толку. Я даже пытался провоцировать её на скандалы, чтобы её наконец прорвало и лёд тронулся, но лишь напрасно долбился в эту ледяную стену безразличия. И собственного бессилия. Потому что, не зная точно причин такого отчуждения, сам я тоже ничего рассказать не мог. Это было бы бессмысленно и жестоко по отношению к ней же.

Правда — она ведь такая дрянь, что убивает надёжнее любой лжи. Я знаю это точно. Правда убила моего отца, когда он узнал, что я скорее всего не его сын, а сын его лучшего друга. Позже это подтвердилось, но что это изменило? Я ведь всё равно навсегда останусь Магницким, а не Кругловым. К тому же отец Кирея, теперь уже получается и мой биологический отец, тоже так и не узнал наверняка, что я действительно его сын — экспертизу ДНК мы с Киром сделали уже после его смерти.

Ну и зачем тогда всё это было? Кому нужна была эта правда, брошенная в лицо, но вонзившаяся ножом в спину?!

…Другое дело, если Маринка узнала всё сама. Но как?!

— Братан, ну ты чего? — окликнул меня Кирей.

— Да, — кивнул я, — ты иди, я сейчас пару звонков сделаю и тоже подойду.

Но Сашка трубку не брала. Я скинул ей сообщение: «Как Владька? Напиши» и вернулся в зал. Но душа уже была не на месте. Почему она не отвечает? Что там у них происходит?

Четыре года назад. Июль 2014.

День выдался не просто трудный — на грани человеческих возможностей. Я устал, как скотина, опалённые горло и нос саднило, глаза слезились. Время уже перевалило за полночь, но домой, откровенно говоря, ехать не хотелось.

Да и был ли он ещё, этот ДОМ? Лишь чёрная бездна беспробудного горя, которое я душил как мог, в основном пропадая на производстве, забываясь в жарком, пропитанном парами оксидов воздухе, и методично, на голом упрямстве выводя на производственные объёмы то, что мне на хрен уже не было нужно — свою первую мини-домну.

А впрочем, что вообще мне сейчас было нужно? Ничего. Потому что ровно год назад, в тот самый день, смысла лишилось вообще всё.

Художественная ковка — просто моё маленькое хобби, к которому едва ли не с самого рождения проявился интерес и у сына. Маринка была против, говорила не время, пусть подрастёт. Интуитивно боялась всего этого огня, раскалённого железа, молотов и прочего. Я возражал, что у меня тут с безопасностью круче, чем в КГБ, а у ребёнка наклонности, между прочим. Она шутила, что с моим упрямством даже обезьяне можно навязать какие угодно наклонности. Смеялась, что, может, Владька вообще танцором стать захочет, грозилась, что завтра же запишет его в балет. Специально меня цепляла, знала, что я буду злиться. Что потом сама же и будет меня успокаивать, отдаваясь без остатка моим извращённым фантазиям. Впрочем, что касается интима — тут мы с ней никогда не уступали друг другу в изобретательности. Мы знали друг друга, как самих себя, но от этого не становилось скучнее — наоборот, открывались такие бескрайние горизонты, что где бы я ни находился, меня накрывало уже от одной только мысли о жене.

Это было светлое, доброе время, настоящая награда после бесконечных четырёх лет полных поражений, слёз и отчаяния от неудачных попыток зачать и выносить ребёнка. Когда уже не знаешь, отчего будет больнее — от того, что тест не покажет двух полосок, или наоборот — оттого, что покажет… Рекордный срок беременности у нас тогда не превышал пяти недель, а потом снова кровотечение, слёзы, отчаяние. Раз за разом. Год за годом.

Но Владька оказался упрямым: он самостоятельно дотянул аж до восьми недель, и врачи наконец-то скомандовали — идём дальше! В тот же день Маринку положили в больницу, и она провела там всю беременность, практически не вставая с кровати, в то время как я драл жилы, тайком от неё втюхиваясь в несусветные финансовые авантюры, но успел-таки построить дом к рождению сына.