Потопленная «Чайка»

Она, остановившись, посмотрела на меня с радостным удивлением.

— Так вы грузин! Отец часто говорил, что грузины хороший народ, добрый, верный, — сказав это, она взяла меня за руку.

Дата поднялся с койки, с негодованием посмотрел на офицера.

— Не знала, бедняжка, что хвалит убийцу отца!

— Почему убийцу? Разве я повесил его?

— Не все ли равно: ружье охотника поразит лань или ее разорвут разъяренные охотничьи собаки?.. Ну, да, продолжай!

Тория видел, разумеется, что Букия возмущен его поступками, с трудом сдерживает себя, и все же продолжал свою исповедь. И не потому, что его мучила совесть и чистосердечным рассказом хотел он облегчить свою душу. Он ни в чем не раскаивался, он и в будущем будет поступать так же, его не остановят ни слезы, ни кровь, он верный слуга царю и отечеству. А рассказывает он все это потому, что у него нет другого выхода. Он не так уж глуп, чтобы не предвидеть возможных последствий искренней исповеди шкиперу «Чайки», но если не он сам, то один из пассажиров сделает это. И его надо опередить. Офицер разведки вынужден рассказать то, чего все равно нельзя будет скрыть, рассказать так, чтобы обезоружить шкипера своей искренностью, чтобы пробудить в нем сочувствие к себе.

И Тория продолжал:

— Хозяин был дома. На мой условный стук он открыл дверь. Увидев Марию, отшатнулся и застыл на месте, не зная, что и сказать. Придя в себя, вопросительно посмотрел на меня.

— Дядя Петро... — вскрикнула девушка надтреснутым голосом, не заметив замешательства хозяина, обняла его и прижалась к груди.

Петро заплакал.

Я молча стоял рядом. Петро понял, что я увел дочь большевика не ради мщения, и ласково погладил ее по голове.

— Будет, дочка, будет, — уговаривал он Марию, ведя ее в дом. А я все стоял и молчал. Мне было жаль Петро. — Георгий искоса взглянул на Дата, умолк и задумался.

Глава четвертая

ПЕТРО ЖУК

Петро Жук был высокий, крепкий и не старый еще казак, сорока пяти лет. В волосах его не было еще седины. Но за последнее время он сильно сдал. Лицо его сморщилось и потемнело, как кора дуба, плечи поникли. Казалось, он утратил всякий интерес к жизни, хотя и трудился каждый день от зари до зари то в саду, обнесенном колючей проволокой, то на опушке леса, где у него было около двух десятин земли. Вернувшись в дом разбитый и усталый, валился он на лавку передохнуть, а потом снова принимался за работу, шел в хлев, как с людьми, разговаривал там с лошадьми и коровами, отводил душу и с тоской вспоминал те недавние еще времена, когда был счастлив и на душе было легко и спокойно. И ведь как все ладно складывалось. В доме достаток, жена — красивая, работящая, сын подрос, окончил техническое училище, назначили его главным механиком на маслобойном заводе в Екатеринодаре. Какой пир устроил тогда Петро Жук! С утра до вечера со стола не убиралось угощение, не уходили гости. Всем хотелось посмотреть на сына Петро, на ученого человека.

Почему же теперь Петро так печален? Дом у него по-прежнему полная чаша. И жена по-прежнему рядом и полна сил. Андрей жив и здоров. Как будто бы все так, как и раньше. Но вот Петро как будто подменили. Правда, в мире стало ох как неспокойно. В России идет гражданская война, вот уже и сюда докатилась. По эту сторону реки Верхняя — красные, с той — белые. Петро не очень-то понимал, кто прав, кто неправ, — красные или белые. Правда, сын Андрей пытался как-то растолковать отцу, что к чему, но давно уже не видел Петро сына, а где уж самому ему разобраться во всем, когда он даже имя свое толком написать на бумаге — и то не может.

Все удивлялись, видя Петро таким подавленным, и, вспоминая его прежний добрый и веселый нрав, старались разгадать причину печали, но постепенно привыкли к перемене в нем и отступились.

Жена не могла понять, что же терзает Петро, что могло раздавить такого крепкого человека?

— Петро! Скажи, что с тобой, откройся! Глядишь, и полегчает, спадет гора с плеч, — уговаривала она мужа, горестно вздыхая.

— Уймись, баба, сколько раз говорить: захворал я. Не знаю, встану утром, не встану! А тут еще ты... — неохотно отвечал Петро и отворачивался.

— Не болью ты мучаешься! Я ведь вижу! — украдкой вытирала слезы жена. Плакать над живым казалось ей грехом. — А может, вести недобрые об Андрее? — со страхом спрашивала у мужа бедная женщина.

— Не сегодня-завтра на тот свет отправлюсь, а ты только о нем думаешь. Сын, не помнящий ни отца, ни матери! Зачем мы ему сейчас? Вырастили, человеком сделали, а он забыл нас, глаз не кажет...

Марфа верила, что забытый сыном Петро чувствует себя несчастным и оскорбленным. Сердце ее наполнялось жалостью, она искала для Петро добрых, ободряющих слов. Но проходило немного времени, и Марфа вновь предавалась отчаянию. Что, если Петро скрывает горькую правду? Что, если Андрей в опасности?