Потопленная «Чайка»

Это было первое поручение, которое я выполнил блестяще и заслужил похвалу и поощрение товарищей. Я почувствовал гордость. Чтобы еще лучше показать себя, начал искать себе новое дело. Решил стать карманником. С грабителями и убийцами я не хотел связываться, а изловчиться и незаметно засунуть руку в чужой карман — это было даже интересно. Свое нелегкое дело я освоил так, что меня стали называть Хелмарди — ловкая рука. В самом деле, это прозвище я заслужил.

Однажды, на свою беду, я приметил человека с пухлым портфелем. С утра и до полудня я преследовал его безуспешно. Наконец случайно мы оказались одни на пристани. Я, не долго думая, хватил его кирпичом по голове, оглушил, вырвал портфель и устремился к многолюдному рынку. Спрятался за углом и открыл портфель. В нем лежали какие-то связанные в пачки листы. Я развернул пачку, взял один листок. «Товарищи, рабочие и крестьяне! — было написано на нем. — Трудящиеся Абхазии! Не отдавайте во время выборов ни одного голоса за учредительное собрание. Помните, кто голосует за это собрание, утверждает произвол и насилие». Я не дочитал до конца, понял, что опростоволосился. Кровь ударила мне в голову. Обозленный, я плюнул и швырнул эти пачки в сторону. Они разорвались, и листки посыпались на землю. Любопытные бросились подбирать их. К несчастью, здесь же оказались несколько гвардейцев. Они схватили меня, связали по рукам и ногам. С оставшимися пачками и с портфелем приволокли меня в особый отряд.

Дата от души смеялся;

— Политик поневоле!

Бекве продолжал:

— Ты должен был видеть, что творилось в тот день. Главного большевика поймали, — сообщили везде и всюду. Я говорил: портфель нашел на дороге, думал, что там деньги, а увидев простые бумаги, разозлился и выкинул их.

Но мне не верили. Допытывались, кто поручил мне это дело, обещали золотые горы, лишь бы я сказал. И мне пришлось рассказать, как все было на самом деле. Но внешность человека, у которого вырвал портфель, я описал совсем по-другому. Меня мучили еще некоторое время и, видя, что толку от меня мало, оставили в покое. И вот сейчас я валяюсь здесь, как высохший лошадиный череп, и никто обо мне не вспоминает.

— Ничего, скоро надоешь им, освободят! Что еще могут сделать?

— И я так думал, а сейчас мне уже безразлично, скоро отсюда выйду или не скоро.

— Почему? — удивился Дата.

— Из-за моих друзей-приятелей.

— Друзей?

— Да, друзей. Я дал себе клятву, что буду давить их, как клопов.

— Кого?

— Людей моей профессии — воров, грабителей.

— Но почему? Что случилось?

— В больнице я свиделся с одним из них... и он мне рассказал о приговоре.

— Каком приговоре?

— На пятый или на шестой день после моего ареста люди собрались на берегу моря, недалеко от маяка...

— Какие люди, не понимаю?

— Воры называют себя людьми, а всех остальных считают овечками, наивными дураками.

Дата рассмеялся.

— На собрании было сказано, что я ушел от них и начал политическую деятельность. Ты же знаешь, для нас политик и ищейка — одно и то же.

— Ну и что ж решили?

— Меня, как изменника, «сбыть». И поручили это моему побратиму Доштуа. Доштуа, конечно, отказался, и тогда они убили его, — у Бекве в глазах засверкали слезы, голос сорвался. — Таков воровской закон. Моего побратима нашли на третий день мертвым на берегу Беслетки.

— Кто убил?

— Кто — это для меня не имеет значения. Его убили воры, и отныне все они мои заклятые враги. Посмотрим, сколько их я отправлю по следам Доштуа. А потом, наверно, они и меня прикокошат где-нибудь.

Бекве отвел от Дата глаза, сел к нему спиной. Шкипер хлопнул его по плечу и обнадеживающим голосом сказал:

— Не унывай, парень, все будет хорошо, лишь бы нам вырваться отсюда на волю, а там, если ты меня не обманываешь, если у тебя нет ничего дурного на душе, я тебя не оставлю, и ты еще увидишь настоящую жизнь! — Он взял его за подбородок, повернул лицом к себе, посмотрел в глаза и ободряюще улыбнулся.

...С того дня, как Бекве рассказал Дата о себе, тот стал к нему относиться, как к другу. И Хелмарди привязался к нему, как к старшему брату, полюбил этого чистосердечного, прямого и бесстрашного человека, радовался, видя, что и Дата проявлял к нему добрые чувства.

— Человека собираются расстрелять, а мы будем сидеть сложа руки? — тихо, взволнованно говорил Дата, требовательно глядя на Бекве. — Что ты скажешь, Бекве? Или мы не мужчины? — спросил он его. Бекве, польщенный доверительным тоном Дата, выпрямился во весь рост.

— Конечно, нужно что-то предпринять! — крикнул он, сверкнув глазами, и спрыгнул с нар.

— Тсс, тише! — Шкипер приложил ко рту палец и посмотрел на дверь. — Осторожно. Если не трусишь, устроим побег втроем. — Дата посмотрел сперва на Шовката, потом на Бекве и подошел к двери. Постоял, не двигаясь. Потом взял Шовката за руку, подвел к нарам, посадил его около Бекве, больному Дзокия дал понять, что этот разговор его, больного, не касается, и продолжал: