Потребитель

«Хорошо быть дома», — думал он, сидя в углу на корточках, точно заключенный в тюремном дворе: вытянутые руки на коленях, кисти болтаются, как увядшие лепестки. Он видел вспышки света, будто последние кадры киноленты, отлетающей с катушки, — пока менеджер с громилой спускались по лестнице. Они топали, будто копытами, завывая хохотом и громко считая деньги, как две синие бороды, ведущие счет отрубленных голов.

Дни сгорали один за другим, как фосфор, в его черепе, обжигая стенку мембраны за его глазами ослепительно живыми картинами. Блистающие призраки крались за ним, кружась в кататонии, а потом застывали в своем движении и растворялись в воздухе. Часами, мгновенными вспышками утекавшими в дни, он ощупывал неровности стен раскрытыми ладонями, как слепой, который пытается определить характеристики замкнутого стенами мира. В моменты затемнения между вспышками лампы-стробоскопа он видел стрелы серо-голубого света, который бил из щелей в полу, пересыпанный сверкающими пылинками, похожими на планктон в море — свет кинопроектора снизу, шаривший по его комнате, как прожектора в ночи Голливуда… Фрагменты изображений — отрезанные белые руки-пауки, беззвучно шевелящие губами открытые рты, бешеные собаки в вихре человеческих внутренностей, трупы с ангельскими крылышками, соединяющиеся языками в блуде, паря как птицы, — все это вздымалось в колоннах света, словно лохмотья душ, рвавшихся сквозь трещины в куполе чистилища. Жара, висевшая в комнате, просачивалась сквозь его кожу, он лежал на полу свернувшись, как младенец, голый, в поту, подложив под голову свою смятую одежду. Его глаза блуждали, теряя фокус, по комнате, мерцавшей вспышками света и погружавшейся во тьму, будто сам воздух был заряжен трескучими неупорядоченными взрывами электричества. Усики вырастали из язвы в его желудке и, присосавшись к стенкам, прислушивались. Полная пластиковая морозильная камера винта лежала, открытая, у его лица, драгоценный порошок рассыпался по полу, когда он подбирал его лезвием своего карманного ножа и втягивал через соломинку в нос, где винт разбивался о перегородку цепенящими разрывами боли, Словно рождение третьего глаза, выжженного солнцем.

Сокрушительный стук в дверь выдергивает его из вспененного водоема экстаза. Он отпирает дверь, забыв, что он голый. Менеджер и громила стоят перед ним, хихикая, как инспектора на бойне, изучающие освежеванную тушу теленка на крюке. Он протягивает горсть последних соток, как приманку, и даже умудряется шевелить челюстью, складывая слова, заключающие заказ трех коробок пива, нескольких галлонов молока и большого блока зубочисток. Парочка стекает вниз по лестнице, точно сочащийся из раны гной, хихикая и перешептываясь, как прокаженные или разбойники у подножия распятия. Он стоит, обессилевший, не заме-чая, как идет время, а потом они возвращаются. Волокут до-ставленное добро по полу, с отвращением на перекривленных лицах вдыхая спертый фекальный воздух. Юноша отдает им свои последние деньги. Менеджер замечает возвышающуюся на полу кучу дерьма, но, пожав плечами, ничего не говорит и уходит; громила спускается по лестнице следом. Они негромко переговариваются, потом смеются, продолжая спускаться, как охотники, которые поймали добычу после жаркой погони и теперь наконец-то режут испуганной твари горло, кровь льется по их рукам, и молния сверкает черном непроглядном небе позади.