Потребитель

Ей нужно покупать только мягкую пищу — белый хлеб, сливочный сыр, шоколадный пудинг, молоко. Если зубы ее вонзятся во что-то твердое, они выскользнут из десен, и она проглотит весь этот ком, вместе с зубами, и ничего не заметит. А потом будет сплевывать в ладошку кровь и плакать, осознав, что произошло, будет жалеть себя, и мне захочется ее убить. Только я все равно не смогу, ведь она мне нужна. Она дает мне деньги. Я не могу ее убить. Я беспомощен. Когда она умрет, я сдохну от голода.

Я поднимаюсь по лестнице с покупками и слышу ее голос — когда она разговаривает сама с собой, он тянет меня к себе незримым поводком. Я подхожу к двери, и тон ее голоса меняется, будто мое приближение ломает формы образов, скользящих в ее мозгу, а потому изменяется и натяжение голосовых связок. Мне хочется услышать ее, когда меня нет поблизости, когда бабушка думает, что она одна.

Как-то раз я снял башмаки, медленно и неслышно вскарабкался по лестнице, с каждым шагом замирая и прислушиваясь. Подойдя ближе, я услышал рычание — так рычит собака перед тем, как броситься. Я сделал еще один шаг, и вдруг все стало по-другому. Она меня услышала. Теперь голос звучал пассивно, покорно, бессвязно, она выдыхала слова так, чтобы они текли случайно. Цепочка слов, срывающихся с ее губ, лишена всякого смысла. Когда она обращается ко мне, я слышу ее подсознанием.

Я готовлю ей пищу, смешивая ингредиенты в миксере, пока у них больше не остается собственной формы, пока все не становится мягким и взбитым. Визг миксера заглушает ее хихиканье — она довольна, что ее сейчас будут кормить.

Часто я по целому часу стою в кухоньке размером с чулан и пропускаю через себя вихрь звуков. Мои глаза прикрыты, а тело мягко покачивается от них, и я представляю, как подхожу к ней и протягиваю стакан слизи. И когда она глотает, выхватываю из-за спины нож и перерезаю ей горло — кромсаю снова и снова, пока голова ее не отваливается на пол и не подкатывается к моей ноге: она смотрит на меня снизу, и выражение лица нисколько не меняется.

Вместо этого, точно манекен, приводимый в действие ее мыслями, я поступаю совсем иначе. Я подношу ей стакан, даже даю иногда соломинку, чтобы ей легче было пить мягкую жидкость, и послушно опускаюсь рядом на колени, поддерживая стакан. Часто я нежно вливаю питье ей в горло, а она сидит, запрокинув голову, и рот ее — как черная дыра, как змеиная нора, что уводит в самое чрево земли.

Я всегда делаю это очень осторожно, чтобы она успела проглотить. Она смотрит на меня снизу черными птичьими глазками, и я чувствую себя жидкостью, что проскальзывает ей в желудок.

Допив, она улыбается мне с притворной благодарностью. Я беру ее древнюю руку в свою и поглаживаю обвислую кожу на хрупких костях и суставах. Затем я целую каждый палец и слизываю капли жидкости, которые она расплескала.

Она милая и нежная, она так изумительна в своей старости. Я хочу быть в точности таким же. Лежа по ночам без сна, обхватив себя, будто тело мое — сразу и мать, и дитя, я воображаю себя ею. Вышептываю свою тайную ненависть, ощущая, как мятое платье липнет к чешуйкам кожи на спине. Я чувствую, как давно забытая раковая дыра у меня между ног вспучивается и всасывает мое лицо, пропитывая его кислой вонью.

Я забуду, что существую. Буду сидеть здесь, раскрыв рот и безотрывно смотреть на себя, читая мысли, оставшиеся в теле, которое я покинул.

1983/1994

Грёзы

Огонек в дальнем конце коридора вдруг погас, и все погрузилось в черноту. Я едва различал воздух, затопленным атомным ядром тлеющий там, где только что был свет, но пока я шел к нему, след потускнел, и не успел я добраться до предположительного места, все ощущение моей связи с ним, да и со всем остальным вокруг меня, рассеялось. Вот теперь я окончательно потерялся. Я ощущал, как набухают кончики пальцев, предвкушая какое-то прикосновение, стремясь прочесть контуры поверхности. Я поднес пальцы к губам. Они коснулись, но ничего не почувствовали. Чтобы дать заряд нервам, им требовалось что-то чуждое, не связанное с моим телом. Я развел пошире руки и зашагал, стараясь не разбрасывать ноги, дальше, став распятием. Тлеющий туман у моих ног подбросил к небесам точную копию моей тени, но та наткнулась на выгнутый свод тоннеля над головой и окутала меня собой, пока я шел. Я чувствовал, как меня хранит моя святость.

Я слышу дыхание. Постепенно оно становится громче. Оно идеально совпадает с ритмом моего дыхания, потому-то я и не замечал его раньше, но теперь оно стало громче настолько, что я уже не могу отрицать: исторгается оно откуда- то из-за пределов моей груди. Будто кто-то надо мною насмехается. Кто-то следил за мной, подслушивал, пока я спотыкался во тьме.

Дыхание мое учащается от страха, и синхронность наших дыханий нарушается, становится громче, хаотичнее, оглушительный шквал случайных сипов, хлюпов, шипов выдоха. Меня начинает неудержимо трясти. Мои руки безумно машут вразлет лопастями пропеллера, стараясь оттолкнуть любого невидимку, что может броситься на меня из темноты.