Поцелуй чудовища

Он осторожно, мягко толкался в ее тело, целуя ее губы. Девушка обвила его плечи руками, обняла ногами, принимая в себя его член как можно полнее и глубже, и чуть слышно постанывала, нетерпеливо двигаясь ему навстречу. Она желала его; ее откровенна страсть слышалась в каждом горячем вздохе, в каждом стоне, ощущалась в нетерпеливых движениях ее бедер, в поцелуях, которыми она покрывала его лицо. Ольга то покорялась ему, разводя ноги шире и подставляя свое тело под его жадные ласки, то вся сжималась, приникая, и сама двигаясь, нетерпеливо и резко, стараясь достичь пика наслаждения. Обнимая ее извивающееся тело, крепко удерживая его, Глеб хмелел от этой сладкой, самой сладкой в мире борьбы, от игры, воспламеняющей разум и сердце, и когда Ольга вскрикнула и забилась под ним, крепко сжимая его тело подрагивающими коленями, а его наслаждение вспыхнуло в мозгу, ослепляя и оглушая, он даже пожалел, что все закончилось.

* * *

… Это было самое эпичное — и самое тяжелое пробуждение Вадима за последние… год? Полгода?

Он не помнил.

Вообще, мысли в голове были неповоротливыми и странными — как это обычно бывает, когда просыпаешься не вполне трезвым.

Где-то рядом надрывался будильник, зловеще отыгрывая «Имперский марш», под который харизматичный злодей в фантастической саге душил врагов.

«Надо встать, — подумал Вадим, — и идти творить зло. Труба зовет».

То, что у него на будильнике стоит совсем другая мелодия, было второй мыслью Вадима. И третьей его мыслью было то, что он в постели — слава богу, в свой, — не один и без трусов. Это он определил по тому, что чья-то соблазнительно мягкая, офигенная задница прижималась к его паху. И его член, проснувшийся намного раньше хозяина, подрагивал от нетерпения, прижимаясь к этой самой заднице, и только что не елозил в поисках дырки. Хоть какой-нибудь. Сию минуту. О-о-о, кайф какой.

Руки Вадима втиснулись меж мягких бедер женщины, раздвигая их и освобождая себе дорогу к заветной цели. В памяти, все еще утопающей в алкогольных парах, всплыло яркое, острое воспоминание о непередаваемом наслаждении, о сумасшедшей страстной возне, о трахальне — о да! — которую можно сравнить, елки, с работой отбойного молотка, да, вон до сих пор бедра горят.

— Славно вчера размялись, — пробормотал Вадим, прижимаясь губами и носом к спине спящей женщине и таки находя вожделенную — жаркую и узкую, — дырку у нее меж ног. — Господи, как хорошо.

Он толкнулся раз, второй, входя в узкое лоно, не готовое к его ласкам. Спящая протестующе заворчала, попыталась оттолкнуть его, но Вадим навалился на нее всем телом, прижимая к постели, и все сильнее толкаясь в ее тело, обмирая от острого удовольствия. Чтобы загладить свою вину перед подругой, которую нахально взял практически насухую, сладострастно прижался ртом к ее подрагивающей спине, едва не постанывая от удовольствия. Господи, какое тело! Какая сочная девчонка! Запустил руку под ее грудь и с удовлетворенным вздохом сжал полную округлость. О-о-о, я в раю…

— Вот ты похотливый кобель ненасытный! — зарычала под ним женщина, виляя задом, стараясь скинуть с себя Вадима, и того словно кипятком облили.

— Да ну нахер! — взревел он испуганно, подлетев так, словно под животом у него граната взорвалась.

В его постели, сонно щуря злые глаза, лежала Мара — и между ними все было. И больше того.

— Твою мать! — заорала и Мара, проснувшись мгновенно и натягивая одеяло чуть не до ушей.

— Ты чо, совсем охренел?!

— Сама такая, — стыдливо прикрываясь подушкой и отыскивая трусы, парировал Вадим. — Между прочим, это моя постель. Так что это кто из нас охренел.

Подленькая память угодливо начала рисовать картины вчерашнего, и Вадим отчетливо вспомнил, как вечером застал Мару в кабинете у Глеба. Та сидела, икая от слез, вытирая мокрое лицо сотой по счету салфеткой, и вид у нее был несчастный.

— Не пришел домой ночева-ать, — провыла Мара, некрасиво кривя рот и шмыгая красным носом. — И на звонки не отвечает. Сказал, что все-е-е. между нами-и-и. и молчит!

Она замотала черноволосой головой и разрыдалась совсем как девчонка, отчаянно и горько.

— Дура, — стонала она, шмыгая сопливым носом, — какая же я дура. все говорила — «гуляй, котик, я за тобой бегать не стану!».

— Он и загулял, — подвел итог Вадима, рассматривая Мару, чуть сдвину очки на кончик носа.

— Иэх, Мара! Разве можно такие вещи людям говорить? Любой человек, даже неандерталец, хочет чувствовать себя нужным.

Вадим вдруг очень остро, до жалостливой боли, посочувствовал ей — рыдающей, раскисшей, растерянной. Мары, самоуверенной и независимой, больше не было; и хотя умом Вадим понимал, что она сама отчасти виновата в том, что не смогла привязать к себе Глеба, навязав ему свой образ как женщины, особо в нем не нуждающейся, а все ж Глеб тоже жук. Можно ж было сообразить, что все это игра. хотя. Хотя как сообразишь?

— Ладно, не реви, — мягко произнес Вадим, вынимая руки из карманов и осторожно прикрывая за собой дверь. — А то доревешься до истерики. Ну, что теперь?