Поцелуй чудовища

Да и сам Чудовище — Пал Саныч это заметил совершенно верно, чутко среагировав на интонации голоса Главного, — Олечке благоволил. Он не орал на нее; говорил не как с прочими сотрудницами — не с отвратительным издевательским холодком, — а как бы нехотя, с вынужденной уважительностью, которая давалась ему с трудом. Чудовище ломал себя, заставляя быть вежливым и терпеливым. Оттого его голос, когда он говорил с Олечкой, вечно звучал уставшим, замученным.

— Ольга Сергеевна, — целил Чудовище через губу, сверля Олечку холодными, как абсолютный ноль в космосе, глазами. — Документы от Вадима Алексеевича мне на подпись принесите.

В этот момент он походил на огрызающегося льва, сидящего послушно на окороках на цирковой тумбе, а Олечка, вытянувшаяся перед ним едва ли не по стойке «смирно» — на его укротительницу, собранную, строгую, отважную. Цирк, да и только!

— Они уже у вас на столе, Глеб Игоревич, — пищала Олечка отважным нежным голоском, Чудовище мрачно кивал, удовлетворенный ее расторопностью и скрывался за дверями своего кабинета.

Иногда Пал Санычу казалось, что Чудовище втайне страдает от того, что просто не в состоянии выписать Олечке звездюлей за какую-нибудь провинность. Не раз и не два Пал Саныч замечал, как Чудовище смотрит на секретаря своего зама — долго, пристально, щуря льдистые злые глаза, — и молчание его при этом было такое напряженное, что разве что не потрескивало электрическими разрядами. Может, Чудовище страдал от неразделенных чувств к Олечке? Пал Саныч рассматривал и такой вариант, но потом смело отмел его. Что? Чувства? Бред. Если нравится, то чего не подкатывает? Пал Саныч не понимал этого. Он бы взял нравящуюся девушку на абордаж, будь она его подчиненной. Трахая Олечку, Пал Саныч самоутвердился бы в своих собственных глазах. Почувствовал бы себя круче Вадима и даже самого Чу.

Но больше всего на свете, больше миленькой секретарши Оленьки, больше сисястой диспетчерши Аньки, у которой пятый размер, Пал Саныч хотел Мару и власти. И прекрасно понимал, что ни то, ни другое ему не светит.

Надо отметить, что Пал Саныч красавцем не был. Не как Чудовище, нет; Чудовище — хоть бабы его и не любили, — был статным, высоким, с породистым благородным лицом. Тонкий нос с изящно вырезанными ноздрями, выразительные глаза, густые волосы, всегда стильно уложенные. К тому же, Чудовище на турнике жал сотку. Это выяснилось в шутливом конкурсе на корпоративе, после которого мужики его зауважали еще больше, а женщины восторженно ахали и на целую неделю простили ему все гадости. Такими достижениями Пал Саныч тоже похвастаться не мог.

Страдая от мировой несправедливости, он рассматривал себя в зеркало, приглаживая рыжеватые короткие волосики, и понимал, что после Чудовища Мара на него, на Пал Саныча, просто не посмотрит. Ростом не вышел; внешность так себе. Зарплатка, опять же, тачка — все средненькое, как он сам.

А Мара — женщина дорогая. Она не привыкла быть смешной, а потрепанный мужичонка в поношенных пыльных туфлях рядом с ней, рядом с богиней — это смешно. Пал Саныч понимал это четко, как никогда. И если Леночке, да и той же Олечке три розочки в целлофане на день рождения было презентовать вполне уместно, то Маре — нет.

А вот если б Мару отбить у Чудовища!.. Если б эта богиня, эта чудо-женщина обратила на него, на Пал Саныча, свой благосклонный взгляд, это была бы победа! Тогда он чувствовал бы себя на вершине мира, круче чем Чу, просто королем положения!

— Ведь Мара — это не женщина, нет, — ныл Пал Саныч, кое-как прикрывая наметившуюся на затылке лысину. — Это вещь! Статусная, дорогая, шикарная, не всякому по карману! Вещь!

Слово «вещь» Пал Саныч произнес с особым почтением. Эта вещь была на миллион, из чистого золота. Поэтому он смирялся и продолжал хотеть Олечку и в мечтах лелея мысли о головокружительном повышении.

Привычку уходить позже всех Пал Саныч не утратил даже после побоев, полученных от супруги. Поэтому в тот памятный и знаковый для него вечер он уходил последним, с неудовольствием думая о том, что Леночка заставит доедать вчерашний суп, а дети будут драться и мучить кота.

По дороге, нарочно оттягивая время возвращения в родные пенаты, Пал Саныч заскочил в туалет — так, на предмет проверить, не затаился ли там последний собеседник.

Собеседника не было; сполоснув руки, освежив лицо и критически оглядев свою обувь, Пал Саныч уже было хотел открыть двери и идти домой, как вдруг в коридоре послышался странный шум.

Очень странный шум!

Пал Саныч затаился.

Его обостренный слух уловил знакомые голоса, вычленил отдельные слова. Говорящих было двое, и Пал Саныч с замиранием сердца опознал в нетрезвом женском голосе свою богиню, свою недостижимую мечту — Мару!

Она была пьяна и весела. Смеялась беспрестанно, и второй голос, мужской, — явно тоже нетрезвый, — все время повторял:

— Ну, ты даешь, Марка… да ты знаешь, какая ты?! Ты не знаешь!