Поцелуй Однажды: Глава Мафии

— Что с твоим голосом.

— А что с моим голосом? Не хочу больше с тобой разговаривать, — внезапно сдается она. — Не надо было звонить. Я…

— Кира, не смей лож…

Она оступается на груде стекла, и осколком задевает второе окно. Из рамы тут же сыпятся остатки.

— Что это? — задыхается он. — Что это за звук?!

— Ничего, — вяло откликается она. — Стекло разбитое.

— Кира! — его нервный крик из трубки молотом проходится по ее черепу. — Какое стекло разбитое. Какое!

— Никакое. Не хочу больше. Не о чем нам говорить.

Отключаясь, бросает телефон на кровать. Когда он начинает трезвонить, устало усаживается на другой стул. Теперь в комнате холодно, как на улице.

От опустошенности Кира берет себя в руки и спускается вниз вместе со смартфоном. Кирилл смотрит телик вместе с пацанами в одной из гостиной. Кивком она приглашает его отойти и поговорить.

Самым дальновидным способом Кира настроила против себя целый дом, набитый братками. Спалила их Главному, еще и наехала. Разгромила два окна.

Чудесно, что здесь скажешь.

— Извини, — протягивает она ему аппарат и ежится, — за перегиб чего только можно. Реально ненавижу запертые двери.

Он вмиг преображается, уверяя девушку, что все нормально и отлично и окей и замечательно.

— Не парься, что он тут разнос по этому поводу устроит, — устало добавляет Кира, — когда приедет, на меня все запасы злости потратит. До вас просто руки не дойдут.

— Так по делу ведь Брус может и должен, — уверяет тот, — был приказ, и его спустили. По-другому никак. Жесть, что так получилось. Это уборщица только могла закрыть. Больше некому. Я же говорю, был приказ. Но я не досмотрел. Так что, это вы извиняйте.

Надо же. Кира впервые внимательно всматривается в симпатичное, хоть и покоцанное лицо Кирилла. Оказывается, он — великолепный лжец.

Кажись, они тут все такие. Как на подбор.

— Где съесть что-то можно?

От стресса и переизбытка чувств она наедается на целый день вперед.

Кого она обманывает?

Запихивает в себя еду по старой памяти. Когда отец сутками мог держать ее взаперти, потом Кира всегда старалась насытиться наперед.

Дом — охрененной роскоши, и плевать на это. Смешно, лакшери коттедж — место для отсидки во время криминального Армагеддона.

Она сидит в промозглой комнате пару часов, так и не убирая осколки. Потом находит у Пети черную толстовку, в которой можно утонуть. Пойдет спать к брату ночью.

Семнадцать сообщений от Тимура листает, как бесплатную вокзальную газету. Не должно было быть бла бла бла криворукий Кирилл бла бла бла не гони горячку бла бла бла Главный уже звонил и всем пиздец бла бла бла Кира, не делай резких движений бла бла бла.

Сумерки подступают незаметно. В восемь часов Карелин не укладывается, но как-то все равно. Метель, лед, трассы. Она спускается в одну из гостиных, поменьше, уж очень смахивающую на кабинет.

Решает ждать мерзавца там. Даже все равно, насколько очевидно и публично это ее ожидание. Как послушная болонка хозяина встречает.

Тимур, оценив ее настроение взглядом, быстро ретируется.

Кира врубает плазму от скуки.

В гостиной-кабинете есть отдельная уборная, и она нехотя рассматривает отражение в зеркале. Одно радует — бледность ей к лицу.

За полчаса до полуночи он входит в комнату поспешно, но потом шагает вышколенно прямо и медленно. Стараясь скрыть, как волочится левая нога.

Останавливается у письменного стола — как раз прямо напротив дивана — и все еще не смотрит на Киру.

Она пытается заставить себя пошевелиться. Хоть шелохнуться. Может, дернуть плечом. Или сесть прямо, сдвинуться к краю дивана. Но Кира не может. Движение легких — это сейчас вот олимпийское золото.

Не понимает, как ей удается смотреть на него… и все нормально, планета не сошла с оси, полюса не перевернулись, галактика не свернулась квантовой пустышкой.

— Зачем я здесь? — выталкивает из себя Кира слово за словом.

Целых три. Вау. Вот бы не расплакаться, как глупый ребенок.

Карелин поднимает на нее взгляд. Выдыхают оба одномоментно, не в силах скрыть мощь бесконтрольного отклика.

Темная ткань его толстовки задевает уродливую статуэтку, потому что рука сжимает край стола сильнее.

— Привет, — произносит он скованно.

Она отводит взгляд. Фокусируется на цветочных монокомпозициях, заполняющих мраморные настенные полки у входа.

Невозможно смотреть на него. Теперь разлука как отдельное чувство осязания. Оказывается, раньше еще легко приходилось, когда не видишь его. А сейчас, когда так близко, прямо напротив, взглядом и телом во плоти…

— Я… так будет лучше. Недолго осталось, так или иначе. Риска меньше.

— Кому лучше? — она старается не заводиться, но хватает выдержки на пару мгновений. И зачем? Зачем выдержка? Он знает, как сделал ей больно. Она просто хочет уехать. Уже уехала из города. — Кому и как лучше!

— Я не позволю тебе пострадать.

Привычно он это говорит. Прямо как раньше. Вливается в родную стихию. Шекспировскому драматизму еще не хватает байроновского придыхания, но вместо этого у Карелина всегда жадность и отчаяние в глазах.

— Не позволишь! Мне! Пострадать!