Поцелуй перед смертью

— Продолжайте, — сказал Кингшип, когда Гант остановился, чтобы затянуться сигаретой.

Гант откинулся на спинку кресла:

— Во-первых, Эллен писала Берту, что она не отстанет в занятиях, пока будет отсутствовать в университете, потому что сможет использовать его записи. Так вот, Эллен была на третьем курсе и имела право посещать специальные лекции, на которые не допускают студентов первого и второго курсов. Если Берт был с ней в одной группе на всех семинарах — а они, наверно, постарались так составить свое расписание, — это означало, что он с малой долей вероятности учился на втором курсе, но, скорее всего, на третьем или четвертом. Во-вторых, Эллен описывала в письме свое поведение на младших курсах Колдвелла, которое, видимо, сильно отличалось от ее поведения после смерти Дороти. Она писала, что была «горлопанкой-болельщицей», и добавляла: «Ты бы меня не узнал». Это со всей очевидностью означало, что Берт не знал ее на младших курсах. Так могло быть, если бы они учились в большом университете типа Стоддарда, но тут возникает «в-третьих».

В-третьих, Колдвелл — небольшой университет, раз в десять меньше Стоддарда. Я проверил сегодня утром по альманаху: в Стоддарде учится более двенадцати тысяч студентов, а в Колдвелле — всего восемьсот. Далее Эллен писала, что она не хотела, чтобы Дороти поступала в Колдвелл именно потому, что там все знают всех и знают, кто как себя ведет. Итак, давайте сложим эти три пункта: Берт Корлисс, который является студентом по крайней мере третьего курса, не был знаком с Эллен, когда она была на четвертом, хотя оба они учились в очень небольшом университете, где, как мне известно, студенты общаются отнюдь не только на занятиях. Всему этому может быть только одно объяснение, которое в прошлом марте казалось маловажным, но которое, по сути дела, является главным выводом из письма Эллен. Берт Корлисс перешел в Колдвелл из другого университета в сентябре 1950 года — в начале четвертого года пребывания Эллен в Колдвелле и уже после смерти Дороти.

Кингшип нахмурился:

— Я не вижу, какое это имеет отношение…

— Вернемся в настоящее — 24 декабря 1951 года, — сказал Гант, сминая сигарету в пепельнице, — когда моя мать, благослови ее Бог, приносит блудному сыну в постель вместе с завтраком газету «Нью-Йорк таймс»! И он видит на странице светских новостей извещение о том, что мисс Марион Кингшип выходит замуж за мистера Бертона Корлисса. Представьте себе мое удивление. Мой ум, отличающийся крайним любопытством, а также способностью к анализу фактов, к тому же еще очень подозрителен. Сдается мне, говорю я себе, что новый сотрудник отдела внутренних продаж «Кингшип коппер» полон решимости получить доступ к дележке доходов этого предприятия.

— Послушайте, мистер Гант…

— Смахивает на то, — продолжал Гант, — что после смерти младшей сестры он обратил свое внимание на следующую. Возлюбленный двух дочерей Кингшипа. Двух из трех. Ничего себе пропорция! А потом аналитическая и подозрительная стороны моего ума соединились заодно: три из трех будет еще лучшей пропорцией для мистера Бертона Корлисса, который перевелся в университет Колдвелл в сентябре 1950 года.

Кингшип встал и воззрился на Ганта.

— Случайная мысль, — продолжал Гант. — Крайне маловероятная. Но ее справедливость очень легко проверить. Для этого нужно только вылезти из постели и достать с полки альманах Стоддарда за 1950 год. Он показал Кингшипу большую книгу в синем дерматиновом переплете. — В секции второго курса нахожу несколько интересных фотографий. Одна из них — Дороти Кингшип. Одна Дуайта Пауэлла — оба они сегодня покойники. Фотографии Гордона Ганта нет — у него не оказалось пяти лишних долларов, чтобы запечатлеть свою физиономию на память потомкам. Но зато я нашел фотографии многих других второкурсников…

Он открыл книгу на заложенной обрывком газеты странице, повернул книгу к Кингшипу и поставил на стол, указывая пальцем на одну из фотографий. Потом по памяти прочел подпись под ней: «Корлисс, Бертон (Берт). Менассет, Массачусетс. Филологический факультет».

Кингшип опять сел. Он глядел на фотографию размером немного больше почтовой марки. Потом поднял глаза на Ганта. Гант наклонился вперед, перевернул несколько страниц и указал на другую фотографию. Это была Дороти. Кингшип посмотрел на ее фотографию. Потом опять поднял глаза.

— Мне это показалось очень странным, — сказал Гант. — И я решил вам об этом сообщить.

— Зачем? — непреклонно спросил Кингшип. — Что это доказывает?

— Прежде чем ответить на этот вопрос, можно мне самому вас кое о чем спросить?

— Пожалуйста.

— Он ведь никому из вас не говорил, что учился в Стоддарде. Так?

— Так. Но я никогда и не обсуждал с ним его биографию, — поспешно объяснил он. — Марион он наверняка сказал. Она, конечно, об этом знает.

— Вряд ли.

— Почему вы так думаете?

— Марион ведь сама дала сведения для заметки в «Нью-Йорк таймс» — обычно информацию дает невеста.

— Ну и что?