Поцелуй сатаны

— Судя по нынешним публикациям в печати, авторитет партии и советского государства стали подрывать изначально, сразу после революции, — отпарировал Лапин, удивляясь своей смелости. — Я всего лишь продукт нашей монопольной партийной системы. Ее порождение, как и вы. Я не расстреливал царскую семью, не уничтожал донское казачество, не подписывал проскрипционные списки на массовые расстрелы неповинных людей. Не душил и не морил голодом крестьянство, не врал народу, разве что по приказу партии… Не я довел великий Санкт-Петербург до нынешнего бедственного состояния. Ведь по городу проехать невозможно: грязь, разбитый асфальт, обрезы. Разве что улица Войнова, по которой обкомовские ЗИСы гоняли в Ленсовет, да Московский проспект — дорога в аэропорт для встречи заграничных шишек — более-менее в приличном состоянии. Почему же я должен за все это отвечать? Почему меня обвиняют во всех наших общих грехах?

— Наш святой долг, Михаил Федорович, сохранить партии, вернуть ей утраченный авторитет!

— Все это общие слова. Как это практически сделать? — Лапин уже не замечал, что повысил голос. Ни страха, ни почтения он больше не испытывал к этому коренастому светловолосому человеку, сидящему за большим письменным столом с шестью телефонами — Нас, партийных работников, не любят, совершенно не слушают, мы не знаем, что делать, что говорить, как отвечать на прямо поставленные вопросы? У нас ускользает власть из рук, как песок сквозь пальцы, нас не слушаются городские организации, даже комсомол наплевал на нас. Хотя у самих рыльце в пушку! Карьеристы и демагоги. Понимаете, я просто не вижу смысла в своей работе. Да и что это за работа — ничего не делать? Вы сами дали установку: ни во что не вмешивайтесь, ничего никому не навязывайте! И те люди, которые еще по инерции к нам обращаются за помощью, услышав это, резонно задают вопрос: «Зачем же вы тут сидите? Вообще, зачем вы нам нужны?!».

— Конечно, партия сейчас переживает кризис…

— Боюсь, что ей уже не вылезти из этого затянувшегося кризиса! — перебил Николай Федорович — И это никакой не кризис, а полный крах. И если я не могу больше приносить никакой пользы на своем месте, мне лучше уйти…

— Вы же номенклатура! — вдруг улыбнулся секретарь обкома. — Думаете, мы вам предоставим теплое местечко с большим окладом? Так ведь, дорогой Михаил Федорович, народ выступает не только против привилегий, но и против номенклатуры. Люди резонно считают, что если руководитель не справился на одной работе, нет никакого смысла ставить его на другую руководящую должность. Он и там напортачит.

— Спасибо партии! — чуть остыв, проговорил Лапин, — Она меня сорвала со школы и выдвинула на партийную работу, а теперь и позаботиться обо мне не желает?

— Возвращайтесь в школу, — усмехнулся секретарь обкома.

— Кем? Рядовым учителем? Теперь директоров тоже выбирают коллективы. И каково мне с должности первого секретаря райкома вернуться в школу рядовым учителем? Это ведь опять удар по партии.

— Работайте, Михаил Федорович, на старом месте, — устало сказал секретарь обкома. — До конференции осталось недолго…

— Я и так знаю, что нас никого не изберут, — вырвалось у Лапина — И вас не изберут! Вон каких не избрали во время весенней избирательной кампании в Верховный Совет СССР? А мы? Мы — пешки! И все равно, обидно отвечать за чужие грехи!

— Я думаю, мы с вами и сами не мало ошибок допустили, — заметил секретарь обкома. — Не сумели быстро сориентироваться в обстановке. Непривычно было нам выступать на митингах, давать отпор разным демагогам и экстремистам. Мы ведь привыкли сидеть в кабинетах и руководить по телефону… Разве не так, Михаил Федорович? Этот упрек я и на себя принимаю. Даже мы с вами не так уж часто встречались, все больше на совещаниях, накоротке, а обычно разрешали наши вопросы по вертушке!

— Не мы же с вами придумали такой стиль работы! — возразил Лапин, — Так было принято. И не год-два, а десятилетия. И со своим уставом лезть в чужой монастырь не принято. Кстати, что я заметил, и эти крикуны на митингах и ораторы на наших пленумах, критикуя нас, ведь не предлагают никакой альтернативы. Хорошо, мы уйдем, они сядут на наше место и будут работать и вести себя в точности так же. Они просто не умеют по-другому и никто их этому не научит. А любая наша вылазка в народ оборачивается насмешками и издевательствами, потому что и народ не привык видеть нас в иной обстановке. Он не верит нам… Народ, или, как Ленин его называл, массы, круто изменились за эти несколько лет перестройки…

— Минуточку, Михаил Федорович! — перебил секретарь обкома — Вы это, как говорится, в точку попали: народ очень изменился, а мы — нет. Остались точно такими же, какими были…

— Заколдованный круг, — вздохнул Лапин. — И я не знаю, как выбраться из него. Впрочем, никто не знает, даже Первый. Потому и прошу вас подумать о моем освобождении от должности. Пусть другой, молодой и энергичный покрутится в этом заколдованном круге!