Повелитель разбитых сердец

Клоди поворачивается к нему, и в глазах женщины мелькает такая ненависть, что даже мне жарко становится. Видно, что ее сильнее всего оскорбляет не обвинение во лжи, а то, что Иса беспрестанно называет ее старухой. Причем он это отлично понимает!

– Ты сошла с ума, старушка Клоди, – повторяет он с рассчитанным, хладнокровным садизмом. – У меня нет детей – с тех пор, как мой дом в Грозном накрыло бомбой. Так что ты зря клевещешь на Лору.

– Дурак! – уничтожающе бросает Клоди. – Глупец! Самодовольный кавказский индюк! Ты слишком долго просидел в России! Лора родила от тебя ребенка и месяц назад продала его за немалые деньги одной бездетной дурехе. Не веришь мне? Спроси Жильбера, он-то и устраивал этот гешефт, потому что ребенок теперь воспитывается у его любовницы.

Иса вскакивает. Я думала, уж теперь-то он точно выстрелит в Клоди или ударит ее, однако он снова падает в кресло, какой-то расслабленный, поникший.

– Если ты не врешь… Если ты не врешь и даже мой побратим меня предал… значит, я всего лишь орудие в чьих-то руках?

– Что поделаешь! – пожимает плечами Клоди, и мстительный огонек вспыхивает в ее глазах. – Хотя нет, ты – не просто орудие. Ты – оружие! Боевое оружие. Скорострельный пистолет с тротиловым эквивалентом. Но, как всякое оружие, ты лишен умения мыслить самостоятельно, увы. Нужна рука, чтобы передернуть затвор, чтобы нажать на спусковой крючок, на кнопку взрывателя… и только тогда ты стреляешь или взрываешь. Не смотри на меня так, – криво усмехается она и морщится от боли, потому что рот ее разбит. – В моих словах нет ничего обидного, оскорбительного. У каждого человека – своя роль в жизни. Кто-то передергивает затвор. Кто-то отдает приказ. Кто-то думает, когда и зачем это сделать. Ты создан для того, чтобы убивать по приказу…

– Думаешь? – перебивает он. – Но я умею убивать и без приказа. – И пистолет в его руке приподнимается.

– Еще одно свидетельство того, что ты всего лишь безмозглое оружие, – презрительно цедит Клоди, утирая кровь, которая пузырится на губах. – Если ты убьешь меня сейчас, то никто – ни ты, ни Жильбер, ни этот ваш фатоватый приятель-парижанин, великий и знаменитый Максвелл Ле-Труа – не узнает, где картина! Никогда не узнает!

Ой, мамочки…

Меня пронзает ощущение полной нереальности происходящего.

Картина! Неужели?!..

– Картина? – недоверчиво переспрашивает Иса. – Значит, ты все-таки лгала, когда говорила, что ничего не нашла?

– Я не нашла, это правда! – с силой выкрикивает Клоди. – Но я знаю, где искать!

Я уверена, что Иса сейчас воскликнет: «Где?»

Я и сама с трудом удерживаюсь, чтобы не выкрикнуть это слово. Картина Давида! Так, значит, Клоди… Вот кого имел в виду Максвелл, говоря, что кто-то еще в Мулене ищет потерянное полотно.

Ну да, все правильно. Клоди искусствовед, кому, как не ей, интересоваться утраченными сокровищами живописи. Но откуда она может знать, что картина должна находиться в Мулене?

Эх, сколько вопросов у меня уже накопилось! Они так и рвутся с моего языка. Но я, разумеется, молчу, затаившись за дверью. А Иса, которому сам бог – вернее, Аллах – велел засыпать Клоди вопросами, молчит. Он что, онемел от изумления?

Нет, разомкнул уста наконец-то. Только не те, которые я ожидала, вопросы с них слетают.

– Где сейчас этот ребенок, Клоди? – спрашивает он. – Если Жильбер устраивал его продажу, значит, мой сын в Мулене?

Краешком глаза я вижу лицо Клоди. Тихо подозреваю, что на моем лице написано совершенно такое же неописуемое изумление.

Но уже в следующую секунду я качаю головой. Какое счастье… какое счастье, что Жани и Филипп далеко отсюда. Да здравствует каникюль! Да здравствует повышенное внутричерепное давление у младенцев! Ужасно так говорить, но это как раз и называется: нет худа без добра.

И тут же меня снова охватывает беспокойство – а если Клоди выдаст их?

– Уж не сошел ли ты с ума? – спрашивает Клоди. – О чем ты говоришь?

Иса проводит рукой по лицу.

– А, ну да, – звучит его неуверенный голос. – Картина. Ты говорила, что знаешь, где искать картину…

– Да.

– И где же?

Ну наконец-то! Честное слово, я вздыхаю не без облегчения, услышав долгожданный вопрос. Потому что предыдущие меня поставили в тупик. Иса, который интересуется судьбой своего ребенка, – это ведь тот же самый Иса, который направил беременную цыганку взорвать наш роддом. Погибли бы десятки малышей еще и младше, чем его сын!

Нет, мне не нравится такой диссонанс в образе убийцы. А впрочем, почему одно должно исключать другое? Практически у всех убийц есть дети, и это не мешает им лишать жизни других детей. Таких случаев можно привести сотни.

И тут я спохватываюсь, что чуть не прослушала самое главное: где картина?!