Повелитель разбитых сердец

Русско-французский ребенок – настоящая билингва: и на «до свиданья», и на «оревуар» она реагирует одинаково правильно: машет ручкой…

– Слушай, а мы с тобой смогли бы родить ребенка? – напористо спрашивает мой новый жених и стискивает мою руку в своем очень даже немаленьком кулаке.

Я моргаю… Ну да, само собой, это уже стало для меня доброй традицией – моргать на заявления-предложения-вопросы «женихов».

Вот это мужчина! Мало ему уже готовой моей Лельки – немедленно требуется еще одно дитя! Между прочим, вот такие здоровяки – большеголовые, широкоплечие, с античными бицепсами (на плечах и груди Бенедикта едва не лопается черная тенниска) – бывают невероятно нежными папочками. Вдобавок они любят обширные семьи. Минимум трое детей, а желательно и больше. Сколько похожих видела в нашем роддоме – постоянных, так сказать, клиентов! Вот и Москвитин совершенно такой же! Как он лез на стенку, будто его жена рожала в первый раз, а ведь…

Я каменею. Москвитин, Василий, цыганка (цыганка , будь она неладна!), тот человек с жуткими глазами… Опять! Опять! Зачем, ну зачем я снова выволокла на свет божий чудовищно тяжелые цепи своих кошмарных воспоминаний?

Видимо, мое лицо очень уж ощутимо мрачнеет, потому что Бенедикт обеспокоенно заглядывает мне в глаза:

– Что-то случилось? Я что-то не так сказал? Но Николь уверяла меня, что у тебя нет никаких проблем с деторождением, ты уже родила дочь, значит, сможешь…

– Смогу, смогу, – уверяю я «жениха», пытаясь одновременно стряхнуть, так сказать, с ног путы прошлого – и при этом не слишком испугаться будущего: а вот интересно знать, сколько раз мне придется это смочь ? И еще один существенный вопрос: а хочу ли я вообще мочь ради Бенедикта? Нужны мне его дети и он сам?

Ручища потенциального pater familiae [28] еще крепче стискивает мои пальцы.

– Не беспокойся, – гудит Бенедикт, обладающий почти невероятной для такого громилы чуткостью. – Тебе не придется… я хочу сказать, что я не хотел бы иметь много детей. Одного вполне достаточно, так что с твоей дочерью получится двое. Этим я буду вполне доволен! И еще, Валентин… – Он смотрит нерешительно. – Я, правда, не слишком хорошо разбираюсь в женщинах, однако интуиция подсказывает мне, что я тебе не слишком нравлюсь.

Я только собираюсь автоматически возразить – а кто из женщин на моем месте поступил бы иначе? – но Бенедикт прерывает меня.

– Ничего страшного, ты тоже не вполне в моем вкусе, – ободряет он. – То есть даже совершенно не в моем! Потому что вкус мой… Ну, короче, штука в том, что я вообще не интересуюсь женщинами. Я гей, понимаешь? Причем активный. Но не беспокойся, я могу взять женщину, я проводил такие опыты, и наследственность у меня хорошая. Мне необходимо иметь ребенка, желательно сына, чтобы было кому передать свое имя. У славянок свежая, живая кровь, поэтому я и хотел русскую жену. Но после этого докучать тебе вниманием я не стану. Разумеется, ты будешь получать деньги на содержание свое и нашего сына, а что до личной жизни, то можешь иметь любовника. Или любовницу, в зависимости от собственных пристрастий. Я думаю, это вообще идеальный брак: сходятся гей и лесбиянка, рожают ребенка, вместе воспитывают его, но в сексе следуют только своим влечениям. Я, разумеется, не стал говорить этого мадемуазель Брюн, – продолжает Бенедикт, как бы извиняясь, – она вряд ли поняла бы меня, однако убежден, что мы с тобой совершенно поладим.

Итак, без геев все же не обошлось. А я-то подозревала бедняжку Мишеля… Плохо я все же разбираюсь в людях. Одно утешение: Бенедикт тоже ни черта в них не понимает. И насчет меня он жестоко ошибся – мы с ним не поладим!

…Убежав, как водится, не моргнув глазом, я возвращаюсь домой через бульвар Хаусман, потом по рю Лафайет, по самым что ни на есть заасфальтированным улицам. И что бы вы думали? Около дома, который ремонтируется на стыке улиц Лафайет и Прованс, я ненароком наступаю в белую пыльную щебенку! Рабочие уронили бумажный мешок, он лопнул – и вот вам результат.

Я снова прихожу домой с грязными ногами и неустроенной личной жизнью. Почему-то такое окончание моих встреч с «женихами» уже вошло у меня в привычку. А может быть, это судьба?

30 сентября 1919 года, Петроград. Из дневника Татьяны Лазаревой

Невыносимо, как в нашей жизни фарс соседствует с трагедией. Совершенно будто в шекспировских хрониках! Кажется, я уже писала об этом. Или только хотела написать? Так или иначе, эта мысль каждодневно получает новые подкрепления в реальности. Взять хотя бы нынешний пример. Думаю, я его не скоро забуду!