Повелительница снов

Вот и чудесно! Вот поэтому она ничего больше не желает знать об Иванове. Пускай живет, гад! Еще хуже него живут. Но фрагментарная передача, говорил ей бритый, предполагает некую завершенность, возврат какой-то части выхваченного фрагмента. Поэтому Варя знала, что, не смотря на все ее почти физическое нежелание последующих встреч с Сашей, они будут против ее воли происходить в самое неподходящее для нее время.

* * *

Варя вернулась в свой город. Она потихоньку втянулась в учебу и в свою будничную жизнь. Два раза, приезжая на каникулы из Москвы, Иванов еще приходил к ней домой, пытаясь добиться с ней встречи. Но она не открывала ему двери. Униженно просил он впустить его для каких-то запоздалых объяснений. Один раз даже он приволок с собой Клевкина, заставив и его просить об аудиенции. Хотя Варя ничего не имела против Клевкина. Он иногда ей звонил. Но сейчас через запертую дверь она крикнула им, что видеть их совершенно не желает, что она больна ужасно заразным гриппом, что ей необходимо лежать в постели. После этого Иванов надолго оставил ее в покое. Радости от этого было немного, Варя знала, что их последняя встреча еще впереди, что от этого ни ей, ни ему не уйти.

ВАРЬКИНЫ УНИВЕРСИТЕТЫ

Учеба на строительном факультете провинциального вуза по сравнению со специализированной школой, которую она закончила, была просто погружением в чан с дерьмом под саблей янычара.

Оглядев придирчиво пареньков, Варя с огорчением поняла, что даже взгляд ей тут кинуть не на кого. Ей хотелось хотя бы найти подружку, чтобы с нею вместе бегать на танцульки, но и девушки что-то не очень располагали к себе. Суетливые, легально теперь бегавшие в курилку, они вели, в основном, бесконечные разговоры о тряпках. Это была актуальная тема, потому что магазинная одежда шилась на кого-то, кому уже было совершенно все равно, в чем ходить. Но для общения Варе хотелось чего-то большего. Прав был Иванов, сто раз прав. Надо было уехать из города и без боязни окунуться в самостоятельную жизнь. У ее сокурсников, оставшихся, как и она, дома, будто продолжалось великовозрастное, неестественно затянувшееся детство. Даже ребята из общежития — их одногодки выглядели значительно взрослее. Общежитские, выходцы из уральских деревень и крошечных, в две-три улочки городков, изначально были совершенно другими. Растягивающие на месяц ведро картошки и лукошко яиц, они были скупы на проявление чувств и мыслей, как и природа, родившая их. И от их лиц, когда они смотрели на доску с рисунками по начертательной геометрии, веяло только усталостью, смирением и покорностью судьбе. В своем кругу они оживлялись, тут же замыкаясь, когда среди них появлялся кто-то из городских.

Перед институтом Варвара питала некоторые, свойственные ее возрасту надежды, но среди своих сокурсников она не встретила не только любви, но даже дружбы.

Впрочем, ее вполне устраивал выбор профессии. Она прекрасно понимала, что ее ждет на стройке. Она была готова полностью окунуться в учебу, но после школьных учителей преподаватели провинциального вуза не выдерживали никакого сравнения. Она привыкла раньше к тому, что учитель полностью владеет излагаемым предметом, что в любой момент он может поставить в тупик даже Иванова, но с блеском тут же может вывести из любого тупика. Здесь же почему-то считалось, что задача преподавателя — создать для любого студента тупиковую ситуацию. Варя пришла на только что открытый строительный факультет при механическом институте, который изначально создавался только для подготовки кадров оборонной промышленности. Вначале на строительный факультет планировалось привлечь иногородних преподавателей, для этого на новый факультет обкомом было выделено даже несколько квартир. Но в других городах хорошие преподаватели были самим нужны. Конечно, квартиры бесхозными не остались. Факультеты института, выпускавшие оружейников, механиков, прибористов скидывали сюда негодных, зачастую спившихся сотрудников, не имевших никакого строительного образования. Поэтому Варя, с малолетства проверявшая вторые смены с отцом, знала о стройке гораздо больше их. А древняя профессия, в которой звучала сама история, в которой было больше предвидения и озарения, чем во всех искусствах вместе взятых, выглядела в жалком, косноязычном изложении препарированным трупом.