Поверхностное натяжение

Тем не менее этот разговор позволил Мартелсу поглубже заглянуть в характер местного населения, а вкупе с некоторыми иными обрывочными фактами, и в картину истории последних тысячелетий. Брошенные вскользь реплики о «Возрождениях» открыли ему, что человеческая цивилизация за время, начиная с его собственной эпохи, разрушалась и возрождалась четыре раза, но каждый раз восставала из руин сильно изменившейся и с каждым разом все менее жизнеспособной. Второе Возрождение было стерто с лица Земли ледником. Третье Возрождение приняло форму хорошо организованной, высокоэнергетичной культуры, которая опиралась, как на свое основание, на совсем небольшую по размерам популяцию.

Теперь же вся Земля, за исключением полюсов, переживала пик потепления. Повсюду царили тропики. Кое-какие технологические достижения эпохи Третьего Возрождения по-прежнему находились в музее, где на пару с Квантом был заточен Мартелс, причем часть этих предметов была вполне в рабочем состоянии, а часть, если судить по первому взгляду, могла бы быть приведенной в таковое после небольшого ремонта. Но население эпохи Четвертого Возрождения не использовало технологии и технику своих предшественников. И дело было не только в непонимании этой техники и этих технологий. Люди считали, что и понимать, и спасать эти артефакты не стоит. Охотники и собиратели без особого труда добывали всю необходимую еду, да и легенды об эпохе Третьего Возрождения представляли технику тех времен в довольно неприглядном виде. Сложившаяся в Четвертом Возрождении незамысловатая мирная экономика вполне удовлетворяла все нужды темнокожего населения.

Но было там кое-что еще. Представления о мире у этих людей претерпели существенное, радикальное изменение, которое можно было объяснить исключительно тем, что им открылся факт реального существования духов, принадлежавших их ушедшим из жизни предкам. Это была культура мистиков и ритуалистов, культура в самом глубинном смысле аскетическая. То есть культура, ориентированная на смерть и жизнь после смерти. Это, в частности, объясняло двойственность их отношения к Кванту. Они в высшей степени уважали, даже боготворили его, и, прежде всего, за глубину его познаний, к которым они прибегали ради разрешения проблем, выходивших за рамки их понимания; ради этого они были даже способны наступить на свое острое чувство независимости. И вместе с тем они были далеки от того, чтобы поклоняться Кванту. Только жалость могло вызвать у них существо, которое никогда не общалось со своими предками и было неспособно к жизни после смерти.

Безусловно, время от времени некоторым из темнокожих приходила в голову мысль, что даже такой на первый взгляд неуничтожимый ящик, как тот, в котором содержался мозг Кванта, мог стать жертвой катастрофы – например, извержения вулкана, проснувшегося, допустим, прямо под полом музея. Но Квант, как о том говорили их легенды, существовал в этом ящике вечно; их же жизни были коротки, а потому возможная смерть Кванта никак не соотносилась с их представлением о времени.

Тем не менее из разговоров с самим Квантом что-то узнать было непросто. Он почти постоянно находился в состоянии, напоминающем транс дзен-буддиста, будучи одновременно и уверенным в своем превосходстве, и презирая его. На вопросы нечастых посетителей он, как правило, отвечал отрывисто, одной фразой, которая с содержанием вопроса имела мало общего. С другой стороны, время от времени он разражался пространной притчей, которая, несмотря на свою длину, была ненамного понятней.

Например, к нему обращались с вопросом:

– Бессмертный Квант! Некоторые из наших предков советуют нам расчистить часть джунглей и засеять освободившееся место. Другие говорят, что мы должны удовлетвориться сбором того, что уже дают нам деревья и кустарники. Как нам быть?

– Когда Квант был человеком, – сказал Квант, – вокруг него, на кромке утеса, собрались двенадцать учеников. Он спросил, что они хотят от него услышать из того, что не могут сказать сами. Все отвечали одновременно, и услышать хотя бы один ответ было невозможно.

И тогда Квант сказал:

– Слишком много голов для одного тела.

И столкнул с крутизны утеса одиннадцать из двенадцати.

Как это было ни унизительно для Мартелса, в подобных ситуациях темнокожие всегда и сразу понимали, что им передает Квант, и были вполне удовлетворены. Но в этом конкретном случае сам Мартелс попытался предложить свою отгадку.

– Очевидно, сельское хозяйство в таких условиях возродиться не может, – сказал он.

– Нет, – отозвался Квант. – Кстати, о каких конкретно условиях ты ведешь речь?

– Да ни о каких! О них мне ничего не известно. Хотя в мое время сельское хозяйство в условиях джунглей было достаточно распространенной вещью. Мне кажется, я уловил смысл того, что ты имел в виду.

Квант ничего не сказал на это, но Мартелс, хотя и смутно, осознал, что тот встревожен. Еще один камень-фантом лег в основание уверенности Кванта в том, что пропасть, разделяющая его мысли и мысли Мартелса, не так уж не непреодолима.