Поверженный демон Врубеля

Она говорила сухо, с показным спокойствием. И слова подбирала очень тщательно, будто боялась ненароком задеть чувства Стаса. Он слушал.

Тоже со спокойствием.

Показным.

И спокойствие это давалось нелегко. Стоило представить, что какой-то урод подкараулил ее… и прижал к стене… угрожал… резал этот чертов пуховик, который и самого Стаса бесил неимоверно, но это ведь еще не повод!

– Стас, – Людочкин спокойный голос донесся словно издалека. – Вилку ты зачем согнул?

– Что?

Она молча отобрала вилку, которую Стас и вправду едва ли не узлом завязал, и наставительно произнесла:

– Гнев – не лучшая из эмоций.

Это было… несвоевременно.

И дико.

– Стас, – Людочка повертела вилку и вернула. – Во всем этом есть один безусловный плюс.

– Какой?

Какой, к чертовой матери, плюс может быть в том, что на эту невозможную женщину напали? Она разве не понимает, что чудом жива осталась? А если бы тот, неизвестный, решил время на угрозы не тратить? Если бы просто ножом полоснул и бросил там…

– Мы на правильном пути.

Людмила встала.

Платье было длинным, ниже колен, но все-таки не в пол. А ноги у нее неплохие… и это тоже неправильная мысль, потому что о Людочкиных ногах, как и прочих частях тела, к Стасу отношения не имеющих, он подумает позже.

– Сам подумай. Если последовала такая однозначная, а главное, резкая реакция, – голос ее все-таки дрогнул, – следовательно, кто-то очень и очень не хочет, чтобы мы копались в обстоятельствах Мишиной смерти.

Она кофе не пила, держала чашку в ладонях, и все равно смотрела в окно.

– А это не мог быть кто-то… не знаю, из твоих пациентов?

Людочка задумалась, впрочем, ненадолго.

– Нет. Мои, как ты выразился, пациенты, конечно, не самые приятные люди, но… я со многими давно работаю, да и… слишком сложно для них. В подворотне караулить… следить… он ведь следил… шел за мной. Если бы я не торопилась так, я бы заметила слежку. Но я домой хотела попасть.

– Почему не позвонила?

– Да как-то…

Неудобно было. Конечно. Беспокоить постороннего человека, пусть даже и занимаешься проблемами этого самого постороннего человека.

– Смотри, – Людмила поставила нетронутый кофе на подоконник и мизинцем коснулась стекла. – Мишку похоронили… официально дело закрыто… причина смерти установлена. Но появляешься ты… точнее, появляемся мы вдвоем. На набережной. Задаем неудобные вопросы… затем находим Ольгу и снова задаем вопросы… и очевидно, что собираемся в деле этом копаться.

Она водила пальцем по запотевшему стеклу, черные линии на сизом полотне. У Людочки не было Мишкиного таланта, и рисунок получался детским.

Цветочек.

Елочка.

Круг лица с точками-глазами. Косички… одна из Стасовых девиц увлекалась психологией и вконец его достала тестами.

Нарисуйте дерево.

Нарисуйте человека. Он поначалу рисовал, ему было несложно, а она часами сидела над рисунком, сверяясь с талмудами, пытаясь составить психологический Стасов портрет. Составив же, ходила по пятам, изматывая душу очередными, открывшимися ей, тайнами его, Стасова, прошлого.

И проблемами.

И еще какой-то хренью, которая требовала немедленного излечения и помощи специалистов. Стас ей говорил, куда она своих специалистов засунуть может. А она печально улыбалась, говоря, что агрессия в его обстоятельствах вполне естественна.

Что бы она про Людочкины каракули сказала?

– И выбор очевиден. Ты в городе давно не появлялся… ты здесь чужак, – она отступила от окна, разглядывая результат творчества. – Да и все, кто более-менее Мишку знал, были в курсе, что у вас отношения сложные… я – дело другое… я с ним часто встречалась… не в том смысле, который… я вообще… разговоры и все такое… у него не было друзей.

– И у тебя тоже.

– Точно, – неловкая растерянная улыбка, она и сама не понимает, как так вышло, что друзей не было. – Никогда… это из-за мамы… она всегда хотела, чтобы я дружила с правильными девочками… и расспрашивала обо всем. Сначала я рассказывала. О хорошем, о плохом… неважно, о чем. Она слушала. А потом звонила родителям моих подруг и докладывала… меня стали считать ябедой. Никто не хотел дружить… и в школе тоже. Дочь завуча, а мама говорила, что просто у меня характер такой, неуживчивый. Но у нее самой не было подруг. Слишком… правильная, пожалуй… да, правильная. Она хотела, чтобы и все остальные были правильными. Никогда не стеснялась высказываться.

Людочка ладонью стерла все картинки.

– С Мишкой также… поэтому, наверное, мы и сошлись… я забегала к нему, а он ко мне, особенно когда с Ольгой случалось поссориться. Сидел вот. Пил чай. Рассказывал обо всем. Или меня слушал. Он замечательно умел слушать. И… может быть, кто-то испугался, что Мишка рассказал больше, чем следовало бы?

– Или просто решил, что напугать женщину проще.

– Это тоже, – Людочка не стала спорить. – Я выше тебя.

Разве что ненамного. А Стас и не помнил, чтобы в школе она была такой долговязой.

– Но физически слабее. Легкая добыча… у меня в сумочке шокер лежал.

– Выбрось.

– Почему? – Людочка вытерла мокрую ладонь о подол платья.

– Потому что вряд ли в критической ситуации успеешь вытащить… а иллюзию защищенности создает. Иллюзии опасны.