Поверженный демон Врубеля

Стас принес несколько пар туфель. Бесспорно, обувь была красивой, но…

– Это слишком дорого.

– Не слишком, – отмахнулся он небрежно. – Но в твоих рассуждениях есть здравый смысл. Настасья – исполнитель… или если учесть, что на иглу парень подсел давно, то она ввязалась в это дело сама. Скажем так, она – удачное обстоятельство, которое использовали… быть может, имела место сделка?

Туфли были хороши.

Мягкая кожа темно-винного цвета. Колодка удобная. Каблук вовсе не ощущается… и все-таки Людмила покачала головой: нет, хватит с нее подарков.

– Не нравятся?

– Нет.

– Лжешь, – Стас туфли отставил. – Теперь эти примерь… как они называются?

– Ботильоны. Стас…

– Слушай старших, Людочка, и будет тебе счастье.

Он произнес это нарочито серьезно, едва ли не пафосно. И Людмила фыркнула. Тоже, нашелся старший, всего-то на два года. Когда-то эти два года казались ей едва ли не вечностью…

– Я о другом. Смотри, если Настасья была замарана в этом деле, то она не могла бы шантажировать. Шантаж имеет смысл в том случае, когда шантажист грозит вытащить чей-то секрет наружу. А у Настасьи свои секреты имелись, весьма неприглядного свойства. И ей было бы не выгодно их вытаскивать…

– Ее вину, если она имелась, доказать сложно.

– Доказательства и не нужны, – возразила Людмила, со вздохом снимая ботильоны. Пожалуй, за такую обувь если не умереть, то лишить себя полугодовой зарплаты не жаль. – Смотри. Она рассчитывает на наследство, но…

– Егор Станиславович не выглядел больным…

– Но он в возрасте…

– Возраст – еще не повод… девушка, ботильоны мы тоже берем… а сапоги у вас есть? Какие? Несите… да, и зимние тоже…

– Стас! Я… уйду!

– Тебе нельзя уходить, – вполне серьезно ответил он. – На тебя уже напали однажды… так что, Людочка, не капризничай, меряй сапоги…

– Не называй меня так.

– Как?

– Людочкой.

Людочкой Людмилу называла мать, когда была ею недовольна. А поскольку у Людмилы никогда не получалось соответствовать маминым ожиданиям, то недовольна она была почти постоянно. И имя это, пусть произнесенное не скрипучим маминым голосом, но мягким баритоном, заставляло вздрагивать, подбираться, вспоминая, где она допустила ошибку.

Нигде.

– А как тогда?

– Людмилой. Или Милой.

– Мила… Мила тебе не идет, а Людмила – слишком длинно… Люда?

– Пускай будет.

– Итак, Люда… смотри, если принять прежние наши предположения за основу, что неправильно в корне, но мы все равно примем, то можно сделать новые предположения. Изначально Настасья рассчитывала на наследство и потихоньку избавлялась от конкурента. Заметь, годами… может, парень и сам начал, а она помогла не останавливаться, как бы там ни было, но дело затянулось. Егор жил. И родители его не спешили покинуть этот мир. Это наверняка раздражало…

Сапоги черные.

Сапоги коричневые на толстой овчине. Теплые, не чета Людочкиным. И красивые. Но… она не может позволить Стасу… или может? Внутренний голос шептал, что гордость Людмилина не интересна никому, кроме нее самой, что в гордости этой нет ни малейшего смысла… и вообще, Стас сегодня здесь, а завтра уедет. Так пусть хоть сапоги останутся… глядишь, с новыми сапогами и жизнь будет казаться ярче.

– И вот тут случается непредвиденное… парень всерьез увлекается живописью. Более того, у него талант. И талант этот держит, точнее, удерживает…

– Мы теоретизируем.

– А что еще нам остается? – непритворно удивился Стас. – Только теоретизировать… итак, план под угрозой. И более того, Настасья начинает понимать, что наследства она может вообще не дождаться. И тут появляется некто с интересным предложением…

– Почему она просто не поступила так, как прежде?

– Не дала дозу?

Девушка, работавшая в этом бутике, отступила в сторонку, на Людмилу она смотрела без злости, скорее с интересом, не пытаясь его скрыть.

Пускай. Любопытство – не тот порок, которого лишена сама Людмила.

– А если дала, – предположила она, – но Егор отказался? Он впервые всерьез решил соскочить…

– И Настасья растерялась…

– Если она брала что-то одно… у одного поставщика, то просто могла не знать об иных вариантах… а тут ей предложили… она согласилась. Решила, что парень опять сорвется, и поделом ему… а он спрыгнул с крыши. Мирослава слегла, но…

– Выжила, – подхватил Стас. – И до сих пор жива, как и ее муж, и у него со здоровьем полный порядок. А красивой жизни хочется…

– Тут еще мы с вопросами…

– И у Настасьи возникла идея поправить свое материальное положение…

– Которая закончилась печально… девушка, сапоги мы тоже берем.

– Стас!

– Люда, тебя не учили, что мужчинам нельзя перечить?

– Нет.

– Вот поэтому, – Стас поднял палец, – ты еще не замужем.

– Не больно-то и хотелось…

…Ложь. Хотелось. Иррационально. До дрожи в руках, до отвращения к самой себе за это нелепое, необъяснимое желание, которому вряд ли когда суждено исполниться.

Мама была права.

Не создана Людмила для брака.

Некрасива. Лишена напрочь шарма, который заменяет красоту. И характер у нее скверный, слишком жесткий, непримиримый. И потому не для нее платья белые и фата каскадом.