Поверженный демон Врубеля

– Ванька… Ванька, он же ж таким человеком был, – Георгий всхлипнул. – Светлым… последней рубахи не пожалел бы! Так и спрашивал. Жорик, мол, тебе моя рубаха нужна? Так на! Забирай! А как с бизнесом разладилось все, в художники пошел… я-то на барыгу одного работать пристроился… так… по мелочи. Плотют копейку, да мне много не надо.

Он шмыгнул носом.

– Вы им не верьте. Стервозины. Да, попиваю немного. Так это ж от жизни такой… да и кому с того вред есть? Я же ж один… ни жены, ни дитев… не сподобился. Помру собака собакой… небось и схоронят за государственный счет. А Зинка потом метры мои пойдет себе отписывать. Мать многодетная… с нее такая мать, что…

– Вы про Ивана рассказывайте, – попросила Людмила. – Значит, он не всегда был художником.

– Чего? А… не, малевал-то он с маленства знатно. Наша учителка вечно ходила, чтоб, значит, в кружок его отдали. И отдали. Ходил… потом портреты всем рисовал, значится. И еще картины… только, чтоб натуральную картину сделать, деньга нужна. Холста там, красок, кисточков всяких, а отец евоный этое баловство не больно-то жаловал… ну и забылося. А потом вспомнил. Сказал, что с тоски. Мучит его, стало быть. Водочку пьет… а кто ж не пьет-то? Вот скажите, кто не пьет, и я ему самолично в харю плюну, потому как неможно, чтобы живой человек и вовсе не пил. И Ванька… сядем, стало быть, и он мне говорит. Вот, Жорка, что за жизня такая?! В грудях с тоски щемит со страшною силой. Я ему, мол, выпей тогда. Он и пил. Вместе пили. Меня попускало, а Ванька малевать… картины свои носил на набережную. Продавал. И покупали! Ванька-то много не просил… и рисовал… ладно рисовал. А одного дня заявился такой довольный, что ажно светится весь… и говорит, дескать, есть в жизни справедливость. Тетка какая-то его заприметила. И заказ сделала, чтоб он ей картину написал. Как хорошо сделает, то эта тетка ему денег отвалит немерено. А пока авансу дала.

– Вы видели?

– Так… да, – Жорик почесал живот. – Я ж говорю, Ванька долги все роздал. И Зинке тож. Вы ей не верьте, когда станет говорить, что должен… я так Ванькиной племяшке и сказал, когда она туточки объявилась, что нет за Ванькой долгов. А Зинка – это пустое… дрянная баба…

– Вы ту женщину видели, которая заказ сделала?

Георгий задумался, и думал сосредоточенно, хмурясь, бровями шевеля.

– А… видел, – вдруг сказал он. – Точно видел! Не сблизу, а вот… приходила она… ну, в тот день, когда Ванька того… я-то не знал, что он того, а то бы… дурной день выдался. С самого утреца все наперекосяк пошло.

Пропали деньги.

Не то чтоб денег этих было много, двести рублей всего, но Жорик на них крепко рассчитывал. Да и то, в его обстоятельствах двести рублей – это сумма… до зарплаты еще неделя, а Зинка, ежели на поклон пойти, не даст. И сестрица ее, у которой с Жориком некогда роман был, да до свадьбы дело не дошло, та еще коза злопамятная.

А без денег трубы горели.

И душа страдала.

И пожрать бы чего… Жорик вспомнил, что в холодильнике оставалось полбутылки кефирчику. Да только холодильник тот на общей кухне стоял, а потому иные продукты в нем не задерживались.

– Не трогала я твой кефир, – фыркнула Зинка, паковавшая сумки. Вновь в деревню собиралась, и грядущая встреча со свекровью и собственными отпрысками ввергала ее в печаль. А печалью Зинка делилась щедро, как и раздражением.

– Сам небось выпил, – поддержала ее сестрица, которая никуда не собиралась и вообще была женщиною свободной.

– Во-во… ты ж у нас выпить гораздый…

Жорик вздохнул, понимая, что жить придется не только трезвым, но и голодным. А в животе урчало… и главное, обе сестрицы, точно сговорившись, не спешили с кухни уходить.

– Нет, ты поглянь, поглянь… – Зинка уперла руки в бока. – Стоит и зыркает. Небось мы с кухни, а он в холодильник. Нету там ничего твоего! Нету!

И Галька кулак показала, мол, только попробуй чего тронуть.

К обеду, день, как назло, был выходным, и вовсе тяжко стало… Жорик маялся. Он вышел прогуляться, в надежде встретить хоть кого-то, кто разделил бы печаль или пайку.

Но приятели куда-то подевались. Пришлось возвращаться.

Тогда-то Жорик дамочку и увидел.

– Выходила она из нашего подъезда. Я еще подивился, к кому этакая фифа прийти могла? Она ж вся из себя, – он нарисовал в воздухе не то гитару, не то женскую фигуру. – Прям такая… ну вот Галька, бывает, вынарядится, когда на свиданку собирается. Морду там намалюет. Волосья зачешет. Платьице нацепит… и все одно не то.

Жорик пожевал губу и добавил:

– Интеллигентности ей не хватает. Во! А эта… идет – что плывет. И вроде туфельки простенькие, и платьице такое… и пальтецо, а глянешь – глаз радуется.

– Описать сможете? – спросил Стас без особой на то надежды. И Жорик задумался.

– Не-а… ну вот не умею я людев описывать… обыкновенная она. И красивая. Глазищи, помню, темные…

– А если вновь увидите, опознаете?