Повесть Белкиной

Я пересыпаю снег с ладони на ладонь – он так похож на белый песок! Левая рука затекает; подобные пьесы для двух актеров не даются малой кровью.

– Но ведь я не люблю твои риф-мы, – прищуривается он, смеясь зрачками.

– Какая разница, – хохочу я. – Да какая разница!

Снег на даче.

* * *

Ничего не было. Всё это «пустое», как сказал бы б.у. – шный… небритый… недо (приставка) – ношенный? – любленный?…

Сто пятнадцатое ноября

…или вот так: «здесь сонатно-симфонический цикл и получил наиболее полное развитие…», «изразцы семнадцатого века, отреставрированные знаменитым итальянским мастером…», «…великолепно! Божественно! Какая потрясающая игра!», «И вот этот купол…», «Давайте поговорим о прозе. Только о настоящей прозе, а не о том, что сейчас пишут!»…

…на «Историю Тома Джонса» фильдинговскую наткнулась. Сегодня. Когда тот конверт искала. Он был зажат пыльными книгами. Подарок. Фотография = фото, граф и я. Мы чудо как хороши, нам не больше 25-ти, черт, черт, черт… Хранить вечно. Вместо этого «вечно» читаю у Фильдинга: «Правду сказать, свет чересчур почтителен к критикам и вообразил их людьми гораздо более глубокими, чем они есть на самом деле… Законы литературного произведения стали устанавливаться не творчеством писателя, а предписаниями критика… Время и невежество, два великих покровителя обманщиков, придали всем их утверждениям авторитетность, и, таким образом, было установлено множество правил, как следует писать,… чтобы стеснять и обуздывать гений, вроде того как стеснили бы балетмейстера самые великолепные трактаты по его искусству, если бы в них выставлялось главным требованием, чтобы каждый человек танцовал в кандалах».

Но «танцовать в кандалах» неинтересно. Поэтому разрываю: восемь аккуратных частей – рецензия б.-у. – шного возлюбленного на мой последний роман. А потом выбрасываю конверт: итак, нас больше не существует. Рецензия, в сущности, не при чем: он – всего лишь мужчина. Один из. Даже если и критик.

– Э-го-ист-ка!! – унисон григорианского хорала.

Мальчишка вздрагивает, оборачивается, но ничего не слышит.

И тогда я распечатываю «всё б.-у.» на принтере и отпускаю на все четыре с балкона, а потом пересчитываю гонорар.

Деньги нежны: они позволяют ощутить мягкое прикосновение к шее китайского шелкового платка, надушенного сандалом. Вместо петли?…

* * *

[РАСПЕЧАТАННЫЕ НА ПРИНТЕРЕ МЫСЛЕФОРМЫ, ФОРМЫ И ЛЮБОВНИКИ]

Мы выходим на балкон, чтобы швырнуть вниз петарду: Борька визжит, я визжу вместе с ним, на кишащем хэппиньюешными людиками асфальте кишат людики, припудренные снегом, и тоже визжат: у сына и людиков начинается Новая Эра – Новое Тысячелетие, Третье. Оно обещает Спасителя, Апокалипсис, Город Будущего, регулярные зарплатки и оргазмы.

Борька трясет меня за плечо: «Ма-а, смотри!».

Я смотрю, смеюсь, восхищаюсь: у ребенка должен быть праздник.

Все в снежинках, мы захлопываем балконную дверь и садимся к столу.

На столе то, что любит Борька больше всего, а около стола и того, что любит Борька больше всего, – елка. Борька в свои десять с половиной давно просек и про дедов морозов, и про аистов, но игру принимает. В двенадцать, под вой курантов, мы чокаемся понарошным шампанским: «Ма-а, желание загадала?»

Безжалостно врезаю лопатку в жирное сердце торта и киваю: у ребенка должен быть праздник.

Я прихожу домой не раньше девяти: «Ма-а, ужинать будем?» – «Все вопросы к Яndex’y», – и все же я не сразу бросаюсь к станку.

В конце концов, ребенок не должен голодать.

В конце концов, он ни в чем не виноват.

21:31, уроки выучил, зубы почистил? К половине одиннадцатого сын наконец-то успокаивается, а я тупо смотрю в монитор, где логотип для флористической фирмы – очередной freelance – замер в ожидании чуда: движения моего пера по планшету. Кстати, перо еле пашет…

Я стараюсь не думать об этом.

Том.

Пытаюсь задавать вопросы лишь Яndexy – более комфортной для меня поисковой системе, нежели Rambler: с последним, кстати, связана не самая банальная переписка а-ля хочу любви, однако проблема возникла из-за размеров (…большой) и того, что называется унылым словечком «психогигиена» (…и чистой), поэтому письма в конце концов исчезли.

Впрочем, они остались – нагло распечатанные на принтере, заявляющие о собственной самодостаточности и важности качеством бумаги и хорошим тонером, а также лопнувшим, как мыльный пузырь, содержанием.

Не важно.

Я опрокидываюсь над логотипом: нужно скинуть его не позднее завтрашнего утра – до завтрашнего утра пять часов, а я до сих пор вспоминаю, как ВСЕ ОНИ заученно твердили: «Тебе нельзя доверять детей – посмотри, как ты выглядишь! Таким только в кино сниматься!» – я не знала тогда еще и сотой доли того, что напрочь отбивает охоту к, так скажем, воспроизведению вида. Но, вопреки закону жанра, мамочка из меня вышла что надо – Борьке, во всяком случае, нравится быть моим сыном.