Повесть Белкиной

Я развелась во вторник (не знаю, ей-богу, почему они все так хотят замуж): было холодно и как-то весело.

Помню длинные классные разговоры – действительно длинные и классные.

Аргентинские вина.

Чюрлёниса.

Помню, как оставляла Борьку одного.

Как входила в игольное ушко.

И как забывала выйти.

Как невозможно было наговориться, и как не о чем – вдруг – стало…

Помню, как не ждала чуда.

И как случались иногда чудеса.

А потом я распечатала на принтере и тебя.

Мы хотели поговорить о языческом начале, но получилось, что снова о языческом конце. Я тогда так устала! Подсела на все эти пустырникивалерианынастойкипиона.

Высыпала на пол много-много твоих лиц.

Твой голос звучал сдержанно, но с какими-то «прорывами».

Ты признавался в любви в письменном виде.

Это напоминало школьное сочинение.

На троечку.

И вот тут-то мне захотелось сбежать от твоей мыслеформы, которую я так легко распечатала.

Она стала малоинтересна.

Изучена.

Всегда одинакова.

Но самое смешное, что ф о р м оказалось безумно много: инкубатор был игрушкой.

Тут-то до меня и дошла одна классная штука – та, что доходит, впрочем, до любой звери, столкнувшейся хоть раз со зверюгой – не в смысле зверя, а в смысле твари, поэтому не буду о ней, не буду. Скажу о другом: логотип вышел отличный.

Я получила полагающиеся у.е.: мы с сыном поехали к морю.

Он был, разумеется, счастлив – у ребенка должен быть прааааа…

«Зачем я живу, Господи?»

«Чтобы славить Меня».

«А зачем славить Тебя, Господи?»

«Затем, что я создал Тебя».

«Но зачем Ты создал меня?»

«Все вопросы к Яndexy!»

Я захожу в Сеть и набираю искомое: я улыбаюсь чему-то, известному только мне.

* * *

Сто шестнадцатое ноября

Разговоры о: том-сем, с кем-как, зачем-хорошо ли, долго ли-понравилось ли, etc. Маскируешься один к пяти, но краска с крыльев стекает под внезапным ливнем, и вот ты стоишь – обтекаешь, обсыхаешь – белая как мрамор (потому что твердая), а не как снег (потому что не таешь), и даешь себя разглядеть, но только сбоку и – чуть-чуть. Так вот шеи народ тянет, думает себе что-то, и про волчонка в стае…

А вороны – свое: «Мы с тобою – одной крови!»

Ты и я.

Ты – ТОГДА – там, за сутки пути, я – ночью на вокзале, в чужом городе, одна в дожде, хотя кругом «сестры по разуму», а «брат» пошел за пивом. Ла-ла! И сигарета за сигаретой, и голос в трубке такой теплый и сонный, но до тебя все равно сутки, и понесло ж меня в эту Европу, а теперь вот стою у обменника, запихивая непонятные бумажки в карманы; как жить, если бы у тебя была другая кровь?

– Но ты такая же крашеная ворона.

* * *

[Интермеццо. «Жаба»]

У Полины Борисовны – дамы лет сорока с тощим, но ухоженным хвостом, – висело в кабинетике несколько картин. Первая, над креслом – неплохая копия одной из известных работ Климта, вторая, рядом – никому не известная копия полуобнаженной дивы в голубых тонах. На них-то и обратила внимание Ника, впервые зайдя в помещение, где специально, видимо, не пользовались верхним светом, а одной лишь настольной лампой в псевдояпонском стиле.

Полина Борисовна (опустим ее должность, а также то, что когда-то была она любовницей Самого X) вежливо поздоровалась и, указав на стул, захламленный журналами, еще минутку понабирала что-то. А как дошла до точки и повела хитрым своим носиком – ну прям-таки лисьим, – повернулась к Нике (опустим ее должность, а также то, что она никогда не была любовницей Самого Х) и посмотрела ей в глаза.

Через пятнадцать минут Ника вышла из кабинетика Полины Борисовны в легком замешательстве. Во-первых, она была уверена в том, что после сорока все без исключения – жабы. Во-вторых, Полина Борисовна оказалась умной и красивой, а не как ей рассказывали в другом кабинетике. И, в-третьих, запах мужских духов мадам вскружил Нике голову настолько, что пришлось придержать ту руками, дабы сия пользительная часть тела – «А еще я в нее ем!» – не улетела. Миновав секретаршу, Ника свернула в холл, а затем в туалет. Подойдя к зеркалу, она долго изучала свое отражение, пока это занятие не прервал стук каблучков Полины Борисовны, улыбнувшейся ей и открывшей белую дверь кабинки. Невольно услышав тот самый запретный звук, который так старательно скрывают женщины, пользуясь, скажем, туалетом любовника, Ника, не помня себя, выбежала в коридор.