Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 1

Поссорилась с Папой-Колей. Началось с пустяков, а кончилось скверно. Дома быть становится прямо невозможным. Завтра с утра пойду работать в типографию. Я уже уговорилась с Куфтиным. Я человек стоящий, и докажу это!

28 июля 1922. Пятница

С утра до самого обеда работала у Куфтина. Работа легкая, складывать листы из литографии для переплета. От завтрака до половины третьего, и перерыв. В это время нужно будет заниматься русским. Остальные занятия вечером. После обеда до самой темноты играла в теннис. Играла со всеми, кто только там ни был. Замечаю, что стала значительно лучше играть. Дома застаю Мамочку с Евгенией Антоновной и Александрой Михайловной. Они сидели в темноте и вели страшные разговоры о политике и царе. «Вы не можете себе представить, до какого наслаждения, до какого экстаза доходит обожание царя! Мне жаль тех, кто этого не испытал!» Мамочка — все о справедливости. Они обе на нее: «Какая там справедливость, да мужику плевать на вас, ему этого не нужно! Это вот всякие там народные учителя развратили народ!» Еще раньше Александра Михайловна говорила Мамочке: «Как вы, дворянка, знатной фамилии, и не хотите восстановления классовых привилегий! Неужели же это вам непонятно? Теперь Корпус не тот, — сокрушается она, — это теперь несколько человек белой кости! А остальные — сброд!» Один из ухаживателей Милочки ужасается: «Как это у Завалишиных стал бывать Данилов? Какого он происхождения?»

Неужели же в руках таких людей будущее России?

29 июля 1922. Суббота

День провела в библиотеке. Сегодня подклеивала изодранные книги. Это интереснее, чем вымётывать петли. Потом из слов Куфтина я поняла, что он хочет перевести меня в переплетную, а мне только этого и надо. Вообще, это я хорошо придумала: теперь у меня и занятия пойдут успешнее, и на все времени хватит. Я уже давно заметила, что чем меньше времени, тем легче его распределить и тем больше можно успеть сделать.

30 июля 1922. Воскресенье

После ужина мы ходили гулять. С нами был еще Домнич. Ходили почти к самой Бизерте, к итальянцу. У этого итальянца маленький кабачок, столики стоят на открытой террасе, оттуда прекрасный вид на море, на скалы под El-El, на Saint-Jean. По праздникам там бывает много французов. Они приезжают туда всем семейством, кутят за гроши, грызут семечки, и это для них удовольствие на целую неделю. Вот сантимники! Даже жалко второго извозчика взять, на одном одиннадцать человек утрамбовывались! Противная черта! Разговорились с одним французским матросом. Оказывается, в 18-ом году он был в России, знает даже несколько слов по-русски. «А будет во Франции большевизм?» — спросили мы. «О, non!» А нас спрашивал, не собираемся ли мы возвращаться.

31 июля 1922. Понедельник

Спать хочется. Только совсем недавно вернулись из города. Папа-Коля получил из «Последних Новостей» 47 франков, и мы решили все их потратить. Только как-то бестолково. Но, однако, я устала: с 2-х часов до 10-ти все время ходить по песку, это что-нибудь да значит.

1 августа 1922. Вторник

Сегодня тоже нечего писать. День — в библиотеке, вечер — дома. Я собой довольна только потому, что не теряла времени. В промежуток на обед я стирала, поздно вечером занималась английским. Домнич опять предложил заниматься, должно быть, скоро начнем. Я рада только потому, что еще больше времени будет занято, да и надо же наконец кончить! Господи, что-то я смогу из себя сделать!!

2 августа 1922. Среда

После обеда Мамочка с Папой-Колей ходили на море. Я осталась, во-первых, потому, что было неудобно бросать работу в библиотеке, хотя работы почти никакой не было; во-вторых, потому, что я не люблю ходить на море, да и жара. В три был французский. Наш новый француз не то, что Lafon: толстый, с брюшком, с большими черными усами, говорит медленно, отчеканивая каждое слово, производит впечатление не интеллигентного. Уроки его — тощища. Сегодня в начале урока было шестеро: Сережа Берг, Ляля Насонова, Наташа Кольнер, Вера Остолопова, да М. С. Коваленко. Потом явился инспектор классов Насонов и еще трое. Сначала читали какие-то «Mariage de souris»[235], потом Lafon объяснял имена прилагательные. Одним словом, все зевали.

В библиотеке мичман Парфенов передал мне письмо для Папы-Коли (марки — чешские), оно меня интересовало весь день. Оказывается, писал б<ывший> гардемарин 1-ой роты (Петров или Попов),[236] ругал Папу-Колю за его статьи и т. д. Папа-Коля, хоть и смеется над ним, говорит, что глупо, неосновательно, хвастливо, наивно; однако видно, что оно ему неприятно.

3 августа 1922. Четверг