Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909

Но матрос с поручением справиться не смог.

— Идем мы, я его все к берегу отжимаю, а он норовит к трактиру причалить.

В конце концов, Васильев бросил таки якорь в одном из прибрежных трактиров, и на пароход его доставили мертвецки пьяным. Несчастный вернулся в Нижний неисправленным и продолжал терроризировать всех своих знакомых.

Зная, что ничего не получит от Короленко, пьяный, он терпеливо выжидал за углом, когда тот выйдет из дома. Затем, оттолкнув прислугу, он вламывался в столовую и заявлял Авдотье Семеновне, что не уйдет, пока не получит двугривенный, чтобы опохмелиться. Получив отказ, он сбрасывал пиджак и угрожал снять с себя все, если не получит денег. Приходилось уступать во избежание скандала.

Скоро наша жизнь в Нижнем наладилась. Тетя наняла кухарку, прожившую у нас до нашего отъезда из Нижнего. Она, правда, не пила, как старая Никаноров-на, но была гораздо менее симпатична. В первую же неделю она меня страшно напугала.

Раз вечером дядя с тетей куда-то ушли, а я осталась учить уроки. Часов у нас не было, кроме дядиных, карманных, но в кухне висели ходики. Я, выйдя в коридор, крикнула?

— Степанида, который час?

— Восемь, барышня, или нет — половина девятого, — ответила она как-то смущенно.

Тогда я сама пошла в кухню, взглянула на часы и в то же время увидела искоса, что за дверью в углу, спрятавшись, стоит мужик в красной рубахе.

Сердце у меня упало. Я решила, что это разбойник, и они со Степанидой хотят меня убить. Не показывая вида, я вернулась в комнаты и стала обдумывать, что мне делать. Лечь спать я была не в состоянии. Теперь, прислушиваясь, я улавливала их шепот. Очевидно, сговариваются. Уйти из дома ночью мне тоже было страшно. Я оделась и, стоя в передней у открытой двери, позвала:

— Степанида, проводите меня. Мне нужно к Елпатьевским.

Это были наши знакомые, жившие близко от нас.

Я считала, что на улице Степанида ничего мне не сможет сделать. А дядя, вернувшись, наверное, догадается, что что-то случилось и придет за мной.

Так и было. Дядя, очень удивленный, пришел за мной. Я рассказала ему обо всем. Он успокоил меня. Привел домой и запер на ключ дверь в кухню.

Они с тетей, конечно, поняли: ни о каком разбойничьем нападении тут не было и помина. Просто Степанида в отсутствии хозяев принимала своего друга. Но тем не менее дядя сильно рассердился. Я еще никогда не видела его таким. В кухонные дела он совершенно не вмешивался. И я никогда не слышала, чтобы он повысил голос на прислугу. Но тут он вышел из себя и потребовал, чтобы тетя сейчас же рассчитала ее.

— Мы оставили на ваше попечение девочку, — сердито крикнул он, когда она пришла объясняться, — а вы так напугали ее.

До расчета дело, правда, не дошло. Степанида просила извинения, говорила, она-де только потому и спрятала своего друга, что боялась напугать меня, и он, вот уж точно, больше никогда не переступит ее порога.

Тетя вовсе этого не требовала. Она только, как и дядя, сердилась из-за моего испуга и терпеть не могла обмана.

Степанида осталась и прожила у нас девять лет. Друг бывал у нее уже открыто, но вообще особой честностью она никогда не отличалась. Такой дружбы, как с Никаноровной, у нашей семьи с ней не завязалось.

У тети с дядей скоро образовался круг близких знакомых. Кроме Короленок, с которыми установились не просто дружеские и близкие, но, можно сказать, тесные родственные отношения, тетя с дядей сблизились с Елпатьевскими. Он был прекрасный доктор, всегда лечивший и нас, и Короленок и, кроме того, писатель, далеко не лишенный таланта, хотя и не очень крупного. В Нижнем он поселился, тоже отбыв срок ссылки.

Потом шел Соловьев — председатель земской управы, человек очень неглупый и честный, но чрезвычайно осторожный. Дальше к тесному кругу наших друзей принадлежали дядины помощники по статистике, молодые люди, окончившие Московский университет или Тимирязевскую академию.

Все они, приезжая в Нижний, приходили знакомиться с дядей и получали от него не только указания по работе, но и всяческие житейские советы и приглашения почаще бывать у нас. Дядя умел так ободрить их, так приветливо и весело встретить, что они сразу чувствовали себя в чужом городе, как на родине, а в нашей семье, как в родном доме.

Тетя при всем своем сдержанном и замкнутом характере одной своей тихой, ласковой улыбкой ободряла людей больше, чем иной человек целой приветственной речью.

Я хорошо помню приезд почти каждого из дядиных статистиков.

Один из них, Ярослав Григорьевич Сипович, кавказец, окончивший Петровско-Разумовскую академию, приехал, когда дядя был на работе в уезде, а тетя ушла куда-то по делу. Дома оставались только тетя Маша и я.

Он оказался очень красивым молодым кавказцем, только с русыми волосами и серыми глазами. Пробыв четыре года в Москве в академии, он умудрился сохранить кавказскую непосредственность, соединенную с крайней юношеской застенчивостью. Мы с тетей употребили массу усилий, чтобы его ободрить, но это нам плохо удавалось, и он только еще больше смущался.