Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909

Короленко писал мне, что теточка — человек выдержанный и сильный, умеющий переносить и более серьезные испытания. Ей, конечно, грустно без меня, но с ней дядя, интересующая ее работа и близкие друзья. За нее опасаться нечего. А вот если бы я сразу отступилась от принятого решения, это был бы очень плохой показатель для меня. Значит, я решилась на свой первый самостоятельный шаг без достаточной уверенности в нем. Вообще, очень плохо не уметь выполнять своих решений и отступаться от них, когда выполнение оказывается несколько тяжелей, чем мы предвидели.

Словом, раз уж я считаю нужным непременно поступить на Курсы, то я и должна на них учиться и взять от них все, что они могут дать.

Я читала это письмо, и тяжесть спадала с моей души. Если так думает Владимир Галактионович, значит, я могу спокойно отдаться новой жизни.

Мне пришлось, впрочем, столкнуться еще с одним противодействием, но его я не считала справедливым, хотя оно и причиняло мне некоторые неприятности.

Я упоминала, что в Петербурге жила моя бабушка, тетина мать. Это была оригинальная старушка, чрезвычайно независимого склада. Она не хотела стеснять никого из своих детей и предпочитала жить совершенно одна, несмотря на преклонный возраст. Тетя очень любила ее и взяла с меня слово каждое воскресение навещать ее. Мне это было трудновато, и не только потому, что жила она на противоположном конце города — под Смольным, а я на Васильевском острове. Тяжело было безмолвно выносить ее обращение со мной. Никакой нежности, какую питают бабушки к собственным внучатам, она ко мне не питала. Напротив, она сразу встретила меня, что называется «в штыки». При тете она ничего не сказала мне, но в первый же раз, как я к ней приехала уже одна, она прочитала мне целую проповедь, исполненную горечи.

— Что это ты выдумала? — встретила она меня. — Как ты смела оставить тетку? Она твоя благодетельница. Она тебя кормила, поила, воспитывала, а как только ты подросла и могла бы стать ей помощницей, ты ее бросила.

— Тетя сама отпустила меня учиться, — робко заметила я.

— Знаю я это учение! — резко прервала она меня. — Говоришь об учении, а сама думаешь о политике.

Бабушка не могла забыть о судьбе младшего любимого сына, Петра Никитича, которого по ее мнению погубила политика.

— Словом, я сказала тебе, что считала нужным; ты же делай, как знаешь. Только предупреждаю тебя. Можешь приходить или нет, это твое дело, но разговаривать с тобой я не буду.

И она слово сдержала, как и я свое, данное тете. Каждое воскресение я приезжала к ней на бесконечных «конках» и встречала гробовое молчание.

— Можно принести вам чаю, бабушка? — спрашивала я.

— Принеси, — лаконично отвечала она.

Я приносила чай из общей кухни, молча наливала ей, она молча выпивала. Я молча мыла посуду и ставила ее на место.

— Можно вам почитать газету, бабушка?

Мария Николаевна внимательно следила за политикой по своей излюбленной газете «Сын отечества».

— Почитай, — отвечала она. Я читала. Она молча слушала. Потом я молча складывала газету, вставала и говорила: — До свидания, бабушка.

Целовала маленькую сухонькую ручку, которую она неохотно подавала мне — она вся была ростом с худенькую двенадцатилетнюю девочку, и уходила до следующего воскресения.

Так продолжалось из недели в неделю два года. Попытки родных смягчить ее ко мне не приводили ни к чему. Она выслушивала их, качала головой и оставалась при своем.

Только, когда я перешла на третий курс, она вдруг смилостивилась:

— Ну, Бог с тобой, Таня, учись уж. Должно быть, ты, правда, приехала учиться. Коли тетка отпускает, учись. Только никогда не забывай, чем ты ей обязана.

И с тех пор она благоволила спрашивать меня о моих занятиях, в особенности об экзаменах. Очень ее удивило, что у нас читается богословие, и это даже отчасти примирило ее с курсами. Я, конечно, умолчала о том, что читается оно при пустой аудитории.

Начало Курсовой жизни.

Мои товарки.

Петербургские знакомые

Вначале я добросовестно посещала все лекции и на большинстве вела записи, но вскоре убедилась, что это пустая трата времени.

Лишь немногие профессора по-настоящему заинтересовали меня. Их лекций я не пропускала. Прежде всего, профессор философии А. И. Введенский, читавший нам чрезвычайно интересно курс древней греческой философии. Потом курс русской истории с древнейших времен, читавшийся С. Ф. Платоновым. Талантливо, но как-то небрежно читал сравнительное языкознание Шляпкин, пересыпая лекцию совершенно не идущими к делу анекдотами.