Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909

Когда я вернулась в Петербург, дяди с тетей там не было. У дяди обострилась его сердечная болезнь, и доктора настоятельно требовали его поездки за границу в санаторий для сердечных больных в Наугейме. С этих пор дядя с тетей каждую осень ездили в Наугейм.

Но перед отъездом дядя успел найти для нас общую квартиру на Петербургской стороне, где была комната и для Маргариты. Она горячо любила их обоих, и они тоже были к ней очень привязаны.

Как только мы устроились на новой квартире, ко мне приехал все тот же Н. П. Ашешов и опять предложил мне новую литературную работу.

На этот раз дело, в котором он предложил мне участвовать, никаких сомнений не возбуждало. Это была газета «Современное слово». Издавало ее то же издательство, что и «Речь»[8], но редакция и сотрудники были у нее отдельные. От «Речи» «Современное слово» заимствовало только телеграммы и заметки в хронике.

Ашешов предложил мне редактировать еженедельное литературное приложение к «Современному слову» и литературные фельетоны, присылаемые в газету.

Работа мне очень нравилась. Я только побаивалась, сумею ли я с ней справиться. Но Ашешов уверил меня, что все сотрудники знают меня и вполне одобрили его выбор.

С этих пор у меня начался период газетной работы. С членами редакции «Современного слова» и ближайшими сотрудниками, часто работавшими в помещении редакции, у меня сразу установились близкие товарищеские отношения. Я была единственной женщиной в редакции, что поначалу меня немного смущало. Но вскоре это чувство совершенно исчезло. Никакой разницы в отношении сотрудников друг к другу и ко мне не ощущалось.

У нас был один общий с «Речью» сотрудник Л. М. Клячко, называвшийся тогда «королем репортеров». Он был исключительным знатоком и мастером рассказывать анекдоты. В редакционной комнате при его появлении не умолкал смех, по правде сказать, сильно мешавший работе. Посидев у нас с полчаса, он переходил в кабинет редактора. Вслед за ним один за другим туда перекочевывало большинство сотрудников. Теперь уже оттуда доносились громовые раскаты хохота. Но ни одного двусмысленного анекдота он не позволял себе рассказывать в нашей комнате.

По возвращении домой, дети одолевали меня просьбами рассказать, что смешного рассказал сегодня Клячко, и очень часто я могла удовлетворить их любопытство.

С сотрудниками воскресного приложения у меня тоже вскоре установились хорошие отношения, продолжавшиеся иногда и после того, как им удавалось выйти на более широкую литературную арену.

Не обошлось, правда, и без некоторых недоразумений. Среди начинающих сотрудников оказалось особенно много начинающих поэтов, в своем большинстве слабоватых. Один из них принес мне целую тетрадь явных, но беспомощных перепевов Надсона.

Когда он пришел за ответом, я сказала ему, что надо попытаться написать что-нибудь свое. Не имеет смысла перепевать всем известного поэта.

— Какого поэта? — с наивным видом спросил он.

— Надсона, — отвечала я.

— Я совсем не знаю такого поэта, не читал, — довольно нахально ответил он.

— Жаль, — сказала я. — Вам полезно было бы познакомиться с ним.

Секретарь нашей редакции пришел в такую ярость, когда я рассказала о нахальном поэте, что предложил, если он явится еще раз, выйти в приемную и поколотить его. Но я успокоила его, уверив, что сама надеюсь справиться с моими сотрудниками.

Однажды я сделалась жертвой литературного шантажа. Некто, подписавшийся псевдонимом Nemo, прислал из провинции откровенно переписанный рассказ Чехова «Неудача», внеся в него единственное изменение. Там, где обрадованные родители вбегают благословить жениха и невесту, схватив впопыхах вместо образа портрет Лажечникова, он заменил Лажечникова Лермонтовым.

На этот раз я очень рассердилась на такое откровенное намерение подвести редакцию, выбрав для своей наглой попытки общеизвестный рассказ Чехова.

Я взяла редакционную открытку и написала автору язвительный ответ, адресовав ее в Гомель, по указанному адресу. На открытке я писала намеренно. Почтальоны могли ознакомиться с ее содержанием. Расчет оказался правильным. Открытка вернулась в редакцию с приклеенной к ней длинной полоской с подписями целого ряда почтальонов, пытавшихся вручить ее адресату. Но автора им так и не удалось обнаружить.

Тогда я напечатала открытку в «Почтовом ящике» газеты. Я надеялась, что таким путем автор все же с ней ознакомится.

Не знаю, принятые ли мной меры или что-либо другое, но попытки поймать меня на незнании русской литературы на этом прекратились.

В следующем году редакция решила, кроме еженедельных приложений, давать подписчикам еще один раз в месяц увеличенный вдвое иллюстрированный номер, посвященный одному какому-нибудь вопросу — биографии одного из видных писателей или какому-либо крупному общественному явлению, например, возобновившемуся в 1908 году голоду и общественной борьбе с ним.

Мне удалось привлечь к сотрудничеству в этих иллюстрированных приложениях известных писателей.