Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

«Николу, — вспоминал Стоян Данев, — мы с Ризовым встретили в холле Хофбурга

[64], где он отдыхал после беседы с кайзером, и этой встречей воспользовались. Для достижения цели одной беседы было достаточно. Черногорцы просили только помочь содержать их войско. Не было составлено никакого письменного акта, просто, договорившись, обнялись». Такая вот «народная дипломатия». Ну и, поскольку единого договора не заключали, естественным связующим центром альянса стала Болгария, тем паче что армия ее была примерно равна всем остальным, вместе взятым.

В целом создание Балканского блока, безусловно, было успехом России — в какой-то мере компенсацией «дипломатической Цусимы»,

поставившей крест на карьере Извольского, но именно в какой-то мере. Новый глава МИД Сергей Сазонов, родственник и близкий друг Петра Столыпина, еще в ранге товарища министра присматривавший за «героем Бухлау», сделал всё, что только было возможно, но в этой ситуации возможно было не так уж много.

«Россия, — писал много позже Сергей Дмитриевич, — не имела права не сделать ничего для облегчения достижения Сербией и Болгарией их целей. То, что союз был создан если не по почину русского правительства, то с его ведома и согласия, давало шанс на восстановление испорченного. Однако отсутствие времени не позволило создать условия для полного контроля над действиями союзников».

Так оно и было, и на Неве отдавали себе отчет в том, что «балканские друзья» имеют собственные цели, причем если Цетинье и Белград привязаны к Петербургу вполне надежно, то София теоретически способна взбрыкнуть. Однако, коль скоро вариантов не было, положились на тщательно прописанный сценарий событий, где, как казалось, было предусмотрено всё — в частности, и «пробитое» на случай «взбрыка» согласие Фердинанда сосредоточить войска на восточном, самом трудном, и южном, вспомогательном, направлениях, доверив освобождение Македонии сербским и черногорским войскам, что в какой-то мере гарантировало предсказуемость царя.

Но, впрочем, весной 1912 года, обо всем договорившись «по понятиям», без камня за пазухой, и радуясь достигнутому, о таких нюансах не думали. Думали о другом. Как ни парадоксально, в военном смысле десятилетие процветания, когда даже самые «низы» жили сносно, средний класс — совсем не худо, а немалая часть общества и вообще весьма прилично, сыграло с Болгарией злую шутку. Если черногорцы готовы были воевать в любой момент, по принципу «шахиду одеться — только подпоясаться», а сербы после почти десяти лет накрутки идеями «Великой Сербии» в целом рыли землю копытом, ожидая только сигнала, то болгарские ширнармассы особо в драку не рвались. В отличие от наэлектризованных до синего звона элит, им и так было хорошо: «замирение» с Сербией, считавшейся врагом номер раз, всех обрадовало, воевать не хотел никто. Между тем к войне, которая, как все понимали, будет тяжелой, поскольку программа-максимум, гласившая «Даешь Византию!»,

по умолчанию считалась и программой-оптимум, любые сомнения следовало исключить, психологически мобилизовав общественность на войну до победного конца. В связи с этим, помимо естественных мер по приведению в готовность номер один армии, осуществлявшихся строго по плану и очень успешно, на полную катушку включилась мозгомойка.

И ПЕЙ КРУГ![65]

Газеты, журналы, дешевые брошюры, синематограф — вообще всё, кроме разве что не изобретенного еще телевидения, взывало к «справедливой войне», которая неизбежна, потому что Турция вот-вот атакует и вырежет всех, отдав уцелевших в рабство черкесам. Войну же, повествуя о Великой Болгарии, воспевали учителя, лекторы, творческие коллективы и слепые лирники, взятые на жалованье военным ведомством.

За работу взялись македонские землячества, братства офицеров и унтер-офицеров, приходские «бати», ветеранские организации, политики и журналисты, — то есть практически все. В стороне от нарастающего психоза, сохранив хотя бы здравость мысли, сумели остаться разве лишь считаные десятки убежденных «левых», да и те, поскольку речь шла о судьбе «третьей сестрицы», стеснялись идти «против воли народа».