Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

Хотелось большего. Об этом уже поговаривали в Белграде, и в Софии об этом знали, а зная, беспокоились — особенно те, кто поставил на карту всё. «Сделаем всё возможное, — писал Тодор Александров, ставший в это время одним из самых влиятельных идеологов страны, — чтобы не позволить болгарскому правительству подарить болгарские земли сербам и грекам и продолжать цепляться за какой-то там союз, меньше всего нужный нам, по крайней мере, на будущее».

Шеф ВМОРО был связан со многими, и «памятные записки» ЦК ВМОРО ежедневно ложились на стол премьеру Гешову и Его Величеству, при котором в статусе доверенного советника пребывал «автор войны» Димитр Ризов, пользовавшийся абсолютным доверием Фердинанда. «С самочувствием советника царя и доверенного лица правительства, —

указывает Георгий Марков, — он категорически предрекал, что будет капитальной, непоправимой ошибкой, если балканские государства согласятся на перемирие, прежде чем победят Турцию полностью и окончательно».

Рекомендации его пугали радикализмом даже военных. Скажем, относительно Салоник он требовал, вопреки договору с Грецией, не оставлять вопрос на потом, а четко заявить, что Афины ничего не получат, даже если для этого придется воевать с греками. Да и вообще, от него «исходили самые разгоряченные предложения», вроде требований «поспешить взять Одрин, чтобы показать Петербургу, что этот город будет включен в пределы болгарского государства»,

хотя Адрианополь не входил даже в сан-стефанские границы и, следовательно, был бесспорно турецким.

И вишенкой на тортик — активная агитация за взятие Константинополя с бравурным рефреном: «Не бойтесь ничего, державы промолчат, им лишь бы не было войны, только предупредите Россию, что вступаете временно, чтобы окончательно разбить Турцию». Всё это, бурно транслируемое многочисленными агитаторами, действовало и на царя, и на солдат, начавших распевать национальный гимн в варианте: «Марш, марш, Цариград е наш!».

В сущности, это была ретрансляция мыслей ультрарадикального крыла ЦК ВМОРО, в свою очередь отражающего нервическое напряжение общества, и Фердинанд, издавна грезивший короной василевса, не брыкаясь, лег под глашатаев этих тенденций. В итоге 15 ноября на совещании генерал Савов, один из главных «ястребов», получив указание атаковать позиции у Чаталджи, но только в том случае, если есть надежда на успех, решил наступать, не уведомляя Совет министров, под предлогом, что это военная тайна.

Однако атака 17-18 ноября при недостатке тяжелой артиллерии и скверно налаженной связи с тылом провалилась, войска отошли на прежние позиции, да плюс ко всему в армии вспыхнула эпидемия холеры, — и только тогда Его Величество согласился на перемирие. Но уже не в статусе «непобедимого» — с немножко, но всё же ослабленными позициями. Утром 3 декабря пушки умолкли. Начались переговоры о возможности переговоров.

RONDO ALLA TURCA[72]

Решение Порты было крайне разумно. Турки понимали, что спасти их может только страх «великих сил» перед великой войной. Они знали, что Петербург боится за проливы и не слишком доверяет Кобургу, пыл которого, да и то слегка, охладили не советы России, а фиаско на Чаталджи. Знали, что Вена в истерике от выхода сербов к Адриатике и уже провела мобилизацию, а Берлин подстрекает ее, обещая помощь вплоть до «войны европейского масштаба». Знали и что Петербург, в свою очередь, просит Белград не очень зарываться, потому что пока еще рано.

Не знали в Порте, правда, что успехи балканцев возбудили Париж, еще недавно подчеркнуто отошедший в сторонку, а теперь требовавший от России (у Зайончковского приведена стенограмма беседы Мильерана с Игнатьевым) «не уступать давлению» и даже соглашавшийся предоставить внеочередные льготные займы на перевооружение. И английскую позицию тоже не вполне понимали, но...

Но это было, в сущности, неважно, ибо Россия, не решившись идти на риск, сумела-таки додавить сербов, и те «временно» отказались прорываться к морю, согласившись сесть за стол переговоров еще до того, как дал согласие Фердинанд. Идею посидеть и пообщаться поддержал и Лондон, в целом сочувствующий, конечно, блоку, но всегда готовый поработать арбитром.