Повесть о юнгах. Дальний поход

Я сделал первый шаг — один из тех десяти, что надо было пройти от носового орудия до рубки. Корабль вздрогнул, резко накренился и стал уходить из-под ног. Ничего. Такой он — живой! Палуба ускользала. Я знал точно, что никуда она не денется. Головой знал. Поспешно присел, схватился за что-то: никуда она не денется. Так все-таки надежнее. Палуба теперь поднималась, меня прижимало к ней. Не было никакой возможности выпрямиться, чтобы идти дальше. Но я выпрямился.

Вокруг теперь море, хотя и не видно его — одна сырая, качающаяся мгла, и шумит, шумит… Холодно-то как!

Дверь. Тоже стала живой. Отпихивает, когда снимешь ее с задраек, потом тянет за собой. Ничего.

Добрался.

В радиорубке было тепло, очень светло и уютно, но я понимал: что-то и здесь, должно быть, не так.

Федор кивнул:

— Садись.

Я сел, навалился на него плечом и ухватился за край стола. И тут же уперся локтем в переборку, чтобы не сползти с рундука — теперь Федор на меня навалился.

— Ничего, — сказал я.

— А?

— Нет, я ничего…

— База вызывает. — Федор пододвинул мне вторую пару наушников. — Проверка связи.

Слышно было хорошо, просто оглушительно — наушники пришлось сдвинуть на виски. Но я не принял: какие-то цифры, буквы… Не группами, без системы.

— Это позывные. И кодовые сочетания. Вот таблица — код, познакомься.

Федор включил передатчик.

Мягко гудели умформеры, а море шумело невнятно; только когда в борт ударяла особенно сильная волна, рубку наполнял гул. И медный штырь — вывод антенны — начинал мелко-мелко дрожать.

В наушниках ворочались знакомые шорохи, коротко взрывались атмосферные разряды — с таким звуком, словно кто-то чиркал и зажигал спички, и попискивали, басили, шептали голоса радиостанций. Это был эфир — совсем особый, отдельный, никому, кроме радистов, не ведомый мир. Он заполнял сейчас черные чашечки наушников, каждый провод, лампы за щитками, любое стеклышко и любую стрелку приборов — всю радиорубку, а ее мотало где-то в море.

Я посмотрел на Федора. Старшина сидел без шинели, в робе, его скуластое лицо было спокойно и сосредоточенно.

Закончил связь, выключил передатчик.

— Далеко мы идем, товарищ старшина?

Если бы он ответил: «В Америку», я бы не удивился — сейчас и это казалось возможным.

— Встречаем союзников, — сказал Федор. — Караван транспортов. Встретим их в точке рандеву и проводим до Мурманска… Ты такую радиостанцию изучал — РСБ?

— Да.

— Настройся на волну двести четыре метра… Правильно. Сколько знаков принимаешь?

— С зуммера сто десять. Из эфира — меньше, конечно.

— У нас тут скорости небольшие, — сказал Федор.

«У нас» — это значило в мире радистов, а удары в борт и шум за бортом только подтверждали его существование. И оттого, что он, такой знакомый мне всеми звуками и запахами, жил на корабле, был со мной в море, я почувствовал себя здесь нужным.

— Костя был хорошим радистом?

— Он и есть хороший радист.

— Я понимаю. Не так спросил! В общем…

— В общем, да, — сказал Федор оттаивая. Потом посоветовал: — Ты расстегни шинель, жарко.

Он не предложил: «сними», и я знал почему — если тревога, мне наверх, к орудию. По боевому расписанию.

— Вызывают!

— Слышу. — Старшина пододвинул мне стопку бланков. — Тоже принимай.

Слышно было куда слабее, чем несколько часов назад. Но все равно хорошо. Я пропустил только два-три кодовых сочетания вначале, а текст радиограммы — шесть цифровых групп — принял полностью. Федор сверил его со своим.

— Все правильно. Теперь оформи. Здесь — время приема.

Восемь часов пятнадцать минут…

— Отнеси командиру.

— Свою?

— Свою.

Я выбрался из рубки, потянулся — все поплыло перед глазами, в ушах зазвенело. Постоял около трапа.

В приоткрытый верхний люк из боевой рубки пахнуло холодом. За глухой переборкой слева грохотали моторы. Справа от меня в открытой двери была видна спина акустика.

У него там тоже свой мир. И за переборкой свое: жара, мотористы вытирают ветошью замасленные руки и в грохоте немо открывают рты. Но понимают друг друга. А наверху, в боевой рубке командир. Живой корабль!

Я стал подниматься по трапу, раскачиваясь как на маятнике.

Это все настоящее, все на самом деле: неустойчивый, тускло освещенный отсек, стертые до блеска ступени трапа, листок радиограммы у меня на пальцах… Принял радиограмму я, и качает на трапе меня…

— Товарищ командир, радиограмма!

В иллюминаторы перед рулевым и в открытый верхний люк проникал утренний свет, такой слабый, что нактоузный огонь, подсвечивающий картушку компаса, еще не выключали. В рубке было сумеречно, но видно все. Командир стоял справа от рулевого, спиной ко мне. Почти не оборачиваясь, он протянул руку, взял у меня бланк радиограммы и наклонился к нактоузу, чтобы прочитать. Обернулся:

— Приняли сами?

— Слышимость хорошая, — сказал я.

По-прежнему тонко звенело в ушах. Было легко, невесомо.

Рулевой покосился через плечо — я узнал Андрея, подмигнул ему.

— Прямо по курсу корабли! — крикнул откуда-то сверху сигнальщик. — Транспорты и эсминцы. Дистанция…