Повесть о юности

В футбол Валя играл мало и плохо. В отличие от шахмат — игры, требовавшей напряжения мысли и сосредоточенности, в которой он чувствовал себя как в родной стихии, — в игре в футбол его пугала необходимость мгновенных решений и нетерпеливая горячность игроков. Он предпочитал смотреть со стороны на суету футбольного поля и мысленно постигать ее с точки зрения шахматиста: почему мяч идет туда, а не сюда и нельзя ли из его путаной судьбы вывести какую-нибудь теорию футбола?

В новой школе Валя решил переломить себя. Глядя на других, он записался у Сухоручко, но тут же усомнился в себе и стал отказываться.

— Ничего, ничего! Учиться надо! — похлопал его по плечу Борис. — Я тебя в свою команду беру. Это ж товарищеская встреча. Да и какая там встреча! Так, погоняем — и все. Тренировка!

Валя продолжал конфузливо улыбаться, но разве можно было устоять, когда Борис возьмется уговаривать?

И вот — звонок, большая перемена. «Быки» наперегонки с «блохами» понеслись во двор, чтобы первыми захватить «поле» — уголок в конце двора, где можно было с грехом пополам развернуться.

Игра сразу приняла острый характер, и вокруг играющих собрался весь класс. В этом было, пожалуй, ее главное значение: почти незнакомые между собою, собранные из разных школ, ребята сразу сдружились, сплотились и почувствовали себя товарищами.

Но в последний, как нарочно самый последний, момент случилась беда.

Борис видел, как ловко Игорь Воронов обвел Васю Трошкина, как тот загорячился, перехватил все-таки мяч и послал его Вале Баталину. У того сжалось сердце, и он окончательно, безнадежно растерялся.

— Бей!.. Бей!.. Бе-е-ей! — обрушились на него нетерпеливые, горячие выкрики.

Валя бестолково потолокся перед мячом и, зажмурив глаза, изо всей силы ударил по нему носком ботинка. Мяч взвился куда-то вверх. Еще миг — и послышался звон разбитого стекла, из окна соседнего дома раздался крик, выглянуло перепуганное женское лицо…

Как раз в это самое время зазвенел звонок. Вся масса учеников, наполнявшая двор, хлынула в школу, и обе злополучные команды восьмого «В» мгновенно растворились в этой массе.

* * *

— Эх ты, манюня! — Сухоручко всей пятерней провел по лицу Вали Баталина, когда ребята после перемены, толпясь, входили в класс.

— Да кто ж так бьет? — подхватили кругом. — Нападающий, а бьешь пыром. Тут щечкой нужно было, с подъема!

— В двух шагах от ворот — и такую свечку зафитилил!

— Не умеешь бить, взял бы да отпаснул. А то пустой игрок рядом, а он бьет. Такую дулю подвесил!

— Ему только заворотного центр-пенделя играть!..

Дело было ясное и сразу же решенное: в футбол играть Академик не умеет. Теперь встал другой, куда более острый вопрос: что будет? И как только ребята расселись по партам, началось обсуждение этого вопроса.

Шел урок литературы. В школе, где раньше учился Борис, литературу преподавала учительница по прозванию «Пэрсик». Это была цветущая, краснощекая девушка в короткой юбке и кофточке абрикосового цвета, — за нее-то она и получила свое ироническое прозвище. Она очень мило улыбалась, мило картавила, красила губки и, желая казаться выше, носила туфли на непомерно высоких каблуках.

Пэрсик была в сущности хорошей, безобидной девушкой, несчастье которой заключалось только в том, что сама она не подумала, а ей никто не подсказал, что девушка в школе — не просто девушка, но учительница и что это определяет и манеру держаться, и костюм, и тон, и улыбку. Ребятам, конечно, до этого не было дела, — они ее просто не слушали.

Здесь учитель был совсем другой — пожилой, высокий, худой, в пенсне и вязаном шерстяном жилете. У него было выразительное «артистическое» лицо, подернутое болезненной желтизной, и седые пышные, вьющиеся волосы. Звали его Владимир Семенович. Свой первый урок он посвятил беседе о предмете литературы и ее значении для общего развития человека. Но этот урок у него не получился. Он и сам не мог понять, что происходит в классе, откуда этот непрерывный шум, бесконечное переглядывание и перешептывание, когда раньше, в других классах, тот же самый вводный урок проходил у него всегда живо, интересно и он сразу брал ребят в руки.

Владимир Семенович остановился, снял пенсне и, вытянув длинную шею, оглядел класс.

— Молодые люди! — сказал он жестким, требовательным голосом. — В чем дело?

«Молодые люди» немного притихли, а учитель, глядя на них, проверял себя: чего же не хватает ему сегодня — убежденности, огня, логики? Он напряг все свои внутренние силы, стараясь переломить обидное равнодушие класса и, вопреки ему, доказать, что не может быть образованного человека без знания литературы, без знания жизни и людей, которых она изображает, без решения вопросов, которые она ставит. Но едва он заговорил, стремясь передать классу всю силу своей собственной убежденности, как в классе снова начался шепот и волнение.

Ребятам было не до урока. Один удар — и целая уйма вопросов! Что будет, и как быть? Дознаются или не дознаются? Это — первое и основное. Сознаваться или не сознаваться? Кто должен сознаваться? И кто вообще тут виноват?