Повесть о юности

Секретарь комитета, Вадим Татарников, встрепанный, вечно занятый ученик девятого класса, выслушал все, что рассказала ему Полина Антоновна, и, по привычке взлохматив обеими руками свою пышную шевелюру, расхохотался.

— Вот глупый!.. Ну и глупый! Простите, Полина Антоновна, упустили мы это дело. Надо признавать ошибки — упустили! Работы столько, понимаете — голова не вмещает!.. Нам он показался настоящим, дельным секретарем. Мы его в члены комитета намечали. А он… Наполеончик какой! Ну, мы это исправим! Решение о приеме Игоря Воронова и других мы утвердим на ближайшем заседании комитета. Комсомольская организация вашего класса, таким образом, увеличивается, и в ней нужно будет создавать бюро. Вот тут мы его и прокатим! Любит командовать — пусть в рядовых посидит!

— Нет, зачем же? — возразила Полина Антоновна. — Это легче всего. С ним следует поработать!

— Хорошо, мы его вызовем! — согласился Татарников. — Мы его самого вызовем на комитет и пропесочим!

Сделал он это не так скоро — ему опять было некогда, но Рубина в конце концов вызвали в комитет и «пропесочили».

Рубин и это воспринял по-своему: он обиделся.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

— Ну, как твой Лобачевский? Подвигается? — спросил Бориса отец.

— Трудно!.. Боюсь! — признался тот.

— «Трудно» — это хорошо, а «боюсь» — плохо! — ответил отец.

Сам Федор Петрович учился теперь на курсах мастеров социалистического труда и, кроме специальных предметов, изучал и русский язык и математику. Не поладив с «икс-игреком», он вынужден был обращаться за помощью к сыну. Тот с удовольствием объяснял ему, но отец хотя и говорил, что все понятно, но потом признавался, что у него «все мешается в голове».

— Ты подожди, подожди! Не спеши! Растолкуй мне вот что!..

Борис смеялся, отец сердился, но потом тоже улыбался в усы, и оба были довольны: один тем, что приходится выступать в роли учителя и растолковывать отцу совсем азбучные истины, другой — тем, что его, старика, «обскакал» собственный сын, восьмиклассник Борька, и вот помогает ему в трудную минуту. Когда же Борис сказал ему, что будет делать доклад и назвал фамилию Лобачевского, о котором старик и не слыхивал, он с гордостью рассказал об этом у себя на заводе и на курсах, на которых учился.

— Вот куда парень шагать начинает!

Поэтому, услышав о сомнениях Бориса, Федор Петрович насторожился.

— А что пугает?.. Сам-то понимаешь? А то, может, рассказал бы нам? А ну, мать! Иди! Давай лекцию слушать!

— Да я, может, и не пойму ничего, — попробовала отказаться Ольга Климовна.

— Поймем — не поймем, а послушаем! — ответил отец.

— Ну, подождите, дайте я на кухню сбегаю!..

Ольга Климовна сходила на кухню и, вернувшись, вытирая руки фартуком, села рядом с мужем на диван.

Борис начал рассказывать о Лобачевском, о его значении, стараясь козырнуть всем, что успел узнать за это время. Козырнул и цитатой — отзывом английского ученого Клиффорда о Лобачевском:

«Между Коперником и Лобачевским существует любопытная параллель: оба они славяне по происхождению; каждый из них произвел революцию в научных воззрениях, и обе эти революции имеют одинаково громадное значение — это революции в нашем понимании космоса».

— О? — сказал отец. — Значит, и у них там честные люди есть, правду видят! Ну, а что же это за революция? Что Лобачевский изобрел-то?

— Не изобрел, а открыл, — поправил Борис.

Он попробовал было объяснить, но скоро сбился.

— Нет! Я еще и сам не все понимаю.

— Ну, ничего! Не расстраивайся! Подумай еще, почитай!

Борис читает опять и думает. Пробудившийся интерес ведет его все дальше и дальше за пределы его темы, заставляя вникать и в самую сущность учения великого математика. Но тут дело сложнее: не хватает знаний, понятий, не хватает умственных сил, чтобы сразу обнять и переварить всю ту массу новых идей, которые вытекали из открытия Лобачевского. Борис старается, напрягает всю силу мысли, но все очень туманно, трудно и настолько плохо укладывается в голове, что иногда хочется махнуть рукой и бросить.

Удержало его от этого одно: каким убийственным огоньком блеснут насмешливые глаза Прянишникова из восьмого «А», если в кружке станет известным, что Костров «сдрейфил».

Удерживало его и другое. Борис все хотел преодолеть сам, — если что-то понимает Валя, то почему не может понять он?

Но вот Валя спросил:

— Идешь на лекцию?

— Какую лекцию?

— А как же? О Лобачевском.

— Когда? Где?

— В Политехническом музее. Идем вместе?

— Идем.

Они пошли пораньше и заняли места в первом ряду, прямо против трибуны.