Повесть о юности

— Очень хорошо! — сказала Полина Антоновна. — Значит, давайте наметим, кого мы будем готовить в комсомол.

И тогда оказалось, что готовить некого: тот плох, этот недорос, третий несознательный, четвертому не хватает принципиальности.

Почти для каждого, кого они обсуждали, у Рубина находилось критическое слово, или неопределенное пожимание плечами, или многозначительный взлет бровей. Даже Игорь Воронов, который, не дожидаясь никакого вовлечения, подал заявление в комсомол, получил от Рубина неожиданную характеристику:

— Индивидуалист!

— Почему? — удивилась Полина Антоновна.

— Анархист! — все так же коротко и безапелляционно добавил Рубин.

И только на комсомольском собрании, когда разбиралось заявление Игоря, выяснились истоки этих резких, по-рубински «принципиальных» характеристик.

Игорь Воронов невзлюбил Феликса, старосту класса. Он, Игорь, совершенно другой человек, совершенно другой характер. Он и внешне весь был как бы составлен из острых углов. У него острый, но красивый, с горбинкой, нос, острые скулы, сухое умное лицо с энергичным подбородком, жесткие, упрямые волосы, непослушно спадающие на лоб. Взгляд у него тоже острый, прямой, смелый. И улыбка, когда она возникает на его лице, кажется, проходит только по его поверхности. Он не любит больших речей, красивых слов и говорит всегда коротко, определенно и решительно. Решительно и прямо, опершись одной рукой о бедро, выступает он, когда с чем-нибудь не согласен, а в столкновениях с ребятами бывает горяч и невыдержан, вплоть до кулаков. Но в этих случаях он быстро овладевает собой и, сжав зубы, цедит сквозь них:

— У! Несчастная личность!

Невзлюбил Игорь Феликса давно, чуть ли не с первых дней, с того самого раза, когда ребята, шутки ради, стали толкать Феликса в школьном коридоре, перебрасывая его, как волейбольный мяч, из рук в руки. Феликс летал от стены к стене, от одного к другому и улыбался. Эта улыбка и возмутила тогда Игоря: игра-то игра, но игра нехорошая, и чему тут улыбаться — неизвестно!

После этого Игорю все стало не нравиться в Феликсе: и как он говорит, как обращается с ребятами, как слушает учителя и отвечает урок. Особенно не нравилось ему, что Феликс, перед тем как отвечать, непременно откашляется и начнет говорить тихо, ровно, с небольшими остановочками, будто для того, чтобы подыскать необходимое слово. Но слова, которые он находил, всегда были правильные и нужные, он осторожно укладывал их в ряды, не допуская тех мелких неправильностей, которые так естественны в разговорном языке. Прекрасно рисуя, Игорь изображал Феликса в разных видах, резкими, злыми линиями карикатуриста подчеркивая его пухлые щеки, губы и неизменную улыбку, которую он возненавидел больше всего. Он высмеивал предупредительность Феликса, его аккуратность и — особенно — мягкость. Он, наконец, переиначил и самое имя Феликса, получилось злое и беспощадное прозвище — «Фёклис».

Когда однажды Феликс с чем-то обратился к нему, Игорь смерил его острым и неприязненным взглядом:

— А кто ты есть?.. Я тебе… Я тебя и знать не хочу!

Это слышал Рубин и, записав Игоря в анархисты, решительно возражал теперь против его приема в комсомол.

— Я полагаю, — говорил он авторитетным, не допускающим сомнений тоном, — что такие комсомольцы нам не нужны. Комсомолец должен быть выдержанным… Об этом и на собрании в райкоме сам секретарь райкома говорил. Комсомолец должен быть дисциплинированным, чтобы держать в чистоте незапятнанное знамя комсомола!

Сидя, как обычно, на задней парте, Полина Антоновна отметила и это категорическое «должен» и столь же навязчивое подчеркивание того, что в комитете сказа́ли и что в райкоме указа́ли, причем единственным проводником всех этих указаний оказывался Рубин. Отметила она и глухое сопротивление, которое вызывала у ребят эта магия слов: они не могли не считаться с указаниями, но хотели разобраться сами, как подсказывал им собственный разум. Говорили о бдительности и сознательности, о том, что «плохих комсомольцев у нас и так хватает», и о том, что «кого ж тогда принимать в комсомол, если не Игоря». Поспорив и поругавшись, они все-таки Игоря приняли.

Но не такой человек Рубин, чтобы легко сдаться и уступить. Решение классного комсомольского собрания нужно было передать на утверждение комитета школы. Рубин с этим не очень спешил: нынче ему некогда, завтра секретарю комитета некогда, — так прошло около месяца. Кончилось тем, что мать Игоря недоуменно спросила об этом на родительском собрании:

— В чем дело?.. Я не говорю о своем сыне. Но неужели никого нет достойных среди наших детей, чтобы вступить в комсомол?

Ее все в один голос поддержали. С разных сторон посыпались жалобы на комсомольского секретаря:

— Собраниями замучил ребят!

— Да он какой-то чудной! Всем выговаривает, всех учит! Не любят его!

Когда же Полина Антоновна сказала Рубину о претензиях родителей, он коротко ответил:

— За комсомольскую организацию класса отвечаю я, а не родители!

Полина Антоновна пошла в комитет комсомола и побеседовала с его секретарем — и об ускорении приема и о всей линии поведения Льва Рубина.