Повесть о любви, детях и кроликах. Повести (СИ)

Кохайтеся, чорнобриві,Та не з москалями,Бо москалі — чужі люде,Роблять лихо з вами.Москаль любить жартуючи,Жартуючи кине;Піде в свою Московщину,А дівчина гине.

Поняла? Москаль сделал ей ребёнка и смылся. Этот ребёнок и называется байстрюк.

— Ага… А кто это москали?

— Это… Ну, которые из Москвы.

— А… Так нашей дворничихе москвич сделал близнецов и смылся? А почему «немецкие»?

— Дура, дай ещё семечек. Немцы, которые в Киеве были, сделали ей детей и удрали. Понимаешь…

— А что потом с ней случилось?

— С дворничихой?

— Нет, с Катериной?

— Утопилась, в ледяной воде.

Странные эти женщины. Что, нельзя было до лета подождать пока вода нагреется…

Как всё в жизни не просто…

Вернёмся в коридор нашей коммуналки.

Я пыталась осознать, почему это я «байстрючка жидовская» и какой такой москвич меня сотворил… Ответа нет.

Клавка допустила стратегическую ошибку. Забыла, что «враг не дремлет». Из кухни выскочила бабушка. В волосах — бумажные папильотки, в левой руке — папироса, в правой — секач, которым бабушка рубила мясо на голубцы. Размахивая секачом, как знаменем на баррикадах, она приближалась к Клавке:

— Ты чего тут мелешь, подстилка фашистская? Да я тебя уничтожу, только рот раззявишь.

На шум выскочила Зинка. Как она только услыхала?

— Если кого из Глузманов хоть пальцем тронешь, я тебя засажу на Колыму, поняла? Я — коммунистка с 1917 года, у меня есть медаль «ЗА ДОБЛЕСТНЫЙ ТРУД В ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ», мне лично товарищ Молотов ручку жал. Поняла ты, к. ва недобитая? Поняла, я тебя спрашиваю?

Клавка пятилась к стене, прикрываясь мешком, глаза её испуганно лезли на лоб.

В коммуналке установилось холодное перемирие. Мишка с облегчением покинул вечерний пост у маминых кастрюль и вернулся к своему любимому занятию — чтению книг. Под дверью Глузманов перестали появляться по утрам дохлые мыши. Клавка отлавливала их, расставив по всему дому мышеловки с кусочками жёлтого сала.

Казалось, всё забылось. Но я не забыла, обида требовала мести. План был изощрённый. Выскользнув утром, пока все ещё спали, на лестничную клетку, я сунула мышеловку в мешок с заготовками. Спустя час всех разбудил истошный вопль Клавки.

Мама у меня строгая, но справедливая. Вначале выслушала мои объяснения, а затем всыпала, как следует, по заднице дедушкиным ремнём, приговаривая:

— Ты ей чуть пальцы не переломала. А она шьёт и этим зарабатывает на кусок хлеба себе и Зине. Так не поступают советские пионеры. Стыдись, Вера…

Я молчала, терпела.

Бабушка заступилась за меня.

— Ладно, Света, кончай экзекуцию, девочка всё поняла. Клавка сама напросилась.

Глава 4

Я поплелась к соседке, а когда она открыла дверь, переминаясь с ноги на ногу, выдавила из себя:

— звиняюсь, я больше так не буду.

Та что-то буркнула в ответ и на том всё закончилось.

Но тишина и покой в квартире нам только снились. Мы проснулись ночью от стука в дверь. Мама, только вернувшая с ночной смены из больницы, где она работала медсестрой, открыла. Клавка, вся зарёванная, зажимая полотенцем рот, просипела:

— Зи. а мря… у…мря… Зина умер… умирает…

Мама бросилась к ним в комнату. Я за ней. Никто меня не прогонял. Зина вся красная, мокрая лежала навзничь на кровати и хрипела.

— Клавдия Георгиевна, бегом к Глузманам, Вера, тащи мокрое полотенце…

Клава застыла:

— Я… К Глузманам… Я же… Они же… Как же…

— Да, да… Бросайтесь на колени и просите о помощи…

Клава, развернувшись, кинулась к двери доктора и замолотила кулаками.

Глузман вышел на стук в пижаме, но вид у него был такой словно он и не спал вовсе.

— Товарищ… Господин Глузман… — Клавка бухнулась на колени, аж пол задрожал… — спасите, Богом прошу… я… буду полы у вас мыть кажный день… и уборную за вас… и ванную… спасите мою дочь…

— Да встаньте вы с колен, господи, что за люди… Нормально сказать нельзя. Идите домой, я сейчас.

Через минуту доктор появился в рубашке, брюках и накинутом сверху белом халате. В руках он держал саквояж.

— Выйдите все, кроме Светланы Александровны.

У Зины оказалось двустороннее воспаление лёгких. Глузман сделал ей укол и договорился с моей мамой, что та будет колоть её несколько раз в день.

— Тёплое обильное питьё, хорошее питание. — Он глянул на соседку. — У вас деньги есть?

Клава бросилась к тумбе, вытащила из ящичка что-то, завёрнутое в носовой платок, и протянула врачу.

— Вот, нате, товарищ доктор, господин Глузман, нате, за дитё мне ничего не жалко.

— Клавдия Георгиевна, да что вы за человек! Деньги не мне, не мне, а дочке вашей на продукты… Я зайду завтра. Спокойной ночи. Да, — он задержался на минутку у стола, — что у неё со слухом-то? Её кто-то смотрел?

Клава покачала головой.

— Ладно, оклемается, покажем её специалисту, есть у меня приятель, профессор ухо-горло-нос…

Мы вернулись в свою комнату.

— Мама, — меня мучил один вопрос, — Как зовут Мишкиного папу? У него что, имени нет, все Глузман да Глузман…

Мама улыбнулась: