Повесть о падающих яблоках

Синельников вспомнил солнечное майское утро, когда он пришёл в деканат, где ему и встретилась рыжеволосая красавица – Рената, единственная дочь декана факультета, на котором он учился.. Очень скоро встреча эта забылась… Но осенью он встретил Ренату в трамвае. Что случилось потом, он до сих пор не понимает… она держала в руках апельсин и была такая яркая, манящая… Потом они целовались в маленьком скверике, неподалёку от трамвайной остановки. У неё всё было броским, ярким: лицо, одежда. И квартира в Москве, в новом высотном доме, и новёхонькая «Победа». Но самое странное то, что взгляд у неё тоже был синим. Это и сбило с толку окончательно. Завороженный синим льдом её взгляда, он забыл о самом главном: забыл заглянуть ей в глаза.

Никто не знает, сколько прошло времени, пока однажды он случайно не сделал это, заглянул и… содрогнулся. На него смотрели алчные, холодные глазёнки чудовища.

Чудовища очень часто носят маски Красавиц, это общеизвестно. Отличить их просто – нужно как можно скорее заглянуть им в глаза. А он заглянул не сразу, и когда понял, что ошибся, было уже поздно.

А решиться нужно было ещё тогда, среди шумного свадебного застолья, когда случайно услышав фразу, обронённую отцом Ренаты: «Коровин. Подлинник!», он, не дыша, повернулся в ту сторону, откуда донёсся голос и увидел, как один из гостей протягивает Эрасту Леонидовичу небольшое овальное панно. Лицо гостя показалось Аркадию знакомым, и через минуту он его вспомнил. Меняла с чёрного рынка в вымерзающем Ленинграде, меняла с сытыми, маслянистыми глазками, достающий апельсин из большого коричневого чемодана, битком набитого консервными банками с надписью "ROSE SWEETENED CONDENSED MILK".

Этого он вынести не мог. Он отозвал новоиспечённого тестя в сторонку и всё ему выложил, на что тот только усмехнулся в ответ: «Ну и что? Что ты теперь этим докажешь? Это мой друг, – и меня не интересует, как к нему попал этот Коровин. Кроме того, это один из самых влиятельных людей в городе. Забудь. Так будет лучше для тебя и для Ренаты. Забудь!»

Но он не забыл и всё рассказал Рете – жене. Она слушала равнодушно, хмурясь и зевая, ему даже показалось, что ей всё известно.

«Успокойся! Панно всё равно к нам вернулось – считай, что к тебе. Так чего же ты ещё хочешь? Мать и брата не воскресишь. Тогда каждый выживал, как мог. А этот человек нам может быть полезен. И потом…это один из самых близких друзей отца!»

Он ещё пытался что-то объяснять, доказывать… Кричал, что этот меняла хуже фашиста, что он мародёр, живоглот. Что Мишенька и мама умерли из-за таких, как он. Но Рета не хотела его слушать. Он понял, что всё бесполезно. И смирился.

Маленькое панно Коровина висело у них в спальне, и он часто, закрывая глаза, представлял себе, что войны не было, что сейчас в спальню войдёт мама и скажет: «Аркаша, ну что же ты. Мы тебя ждём!»…

Когда ему объяснили, что от него требуется, он поставил только одно единственное условие: панно должно оставаться с ним. Всегда.

Условие его было принято. Он снял панно со стены, завернул его в несколько слоёв обёрточной бумаги и спрятал в своей мастерской. Он стал молчаливым, замкнутым, нелюдимым… Ушёл в себя и в работу. Панно доставал часто, разворачивал, подолгу смотрел на него и плакал.

Он молча делал то, что от него требовалось, молча получал за это деньги, молча напивался в одиночку, чтобы заглушить стыд и боль.

А однажды всё закончилось. И сразу же пришло облегчение.

Был суд, но его оправдали… почему-то.

Он вернулся в родной город и сразу же отправился на поиски Синеглазой. Каждое утро, выходя из дому, он был уверен, что именно сегодня встретит её. И однажды встретил.

И – испугался… бросился домой, нашёл старый рисунок. И разорвал его. После этого – ничего, о чём можно было бы вспоминать. Холод, ветер, звон разбитого стекла… Синий взгляд, медленно падающий на дно морозной январской ночи.

Сегодня ему впервые за много лет стало тепло. Он смотрел на молоденькую медсестру, плачущую над телом старика, над тем, что было им ещё несколько мгновений назад. Осторожно погладил её по плечу, и она, всхлипнув, замерла… Потом встала и вышла из палаты, вытирая заплаканные глаза. А на скамейке, как раз напротив окна, сидела Синеглазая. Улыбаясь, поправляла выбившуюся из-под платка прядь светло-русых волос, сидела и… ждала его. Да, он абсолютно точно это знал – она всегда ждала только его. И как он мог усомниться в этом.

К оконному стеклу майским ветерком прибило несколько шальных обрывков бумаги.

Он отмахнулся от них, как от назойливых воспоминаний и увидел, что это облетает цвет вишни. И ещё увидел небо – синее-синее такое же, как этот тёплый, родной и теперь уже навсегда обретённый взгляд…

Иришке удалось дозвониться по одному из номеров, которые были указаны в истории болезни Синельникова. Женский голос в трубке показался Иришке знакомым.

– Приезжайте, я вам передам его вещи и свидетельство о смерти.

– А я уже здесь! – в дверях ординаторской стояла Кира и вызывающе смотрела на Иришку.