Повесть о полках Богунском и Таращанском

— Мне очень понравился твой Тыдець, — сказал Петро. — Я, собственно, не знаю, в чем же состоял его анархизм. Ведь он же тут еще в тысяча девятьсот восемнадцатом году коммуны строил. И рассуждает он насчет куркулей и классового расслоения совсем по-революционному. Как же ты решил с ними поступить?

— Да придется мне ехать с ними к Щорсу и отдать Черняку, по старому их знакомству. Он, конечно, самый прямой для них адрес.

— Правильно рассудила, — поддержал Петро. — А разве ты все-таки сейчас же собираешься ехать к Шорсу? — лукаво поглядел Петр на Надийку.

— А ты думал, что все это кончится одной поэзией?

ПЕТРО И ТЫДЕНЬ

Петро вышел на улицу. Напротив домика на ступеньках кузницы сидел Тыдень и, видимо, ждал кого-то. Ждал он, конечно, Кочубеев. Петро понимал его нетерпение. И, встретившись со взглядом Петра, Тыдень прочел в этом взгляде ответ на все то, что его волновало. Ставши невольно в положение отщепенца по отношению к советской власти со времени нетерпеливого ухода дубовлян с Зоны, он, будучи революционером, конечно, не мог не чувствовать своей вины и не понять всей горечи своего положения. Пока боролись с оккупантами и гайдамаками, все было в порядке. Но как только борьба была задержана, а выступление против советской власти, хоть и спровоцированное мнимыми ее «представителями», оказалось таким преступлением, — и Тыдень и его люди почувствовали невозможность дальнейшей изоляции и сепаратизма. Но не находилось до сих пор людей, которые помогли бы разрубить узел дубовлянского конфликта.

Черняк прошел мимо со своим полком, не решившись ни покарать Тыдня, ни сказать ему суровое дружеское слово. Да, впрочем, было ему не до того в быстроте марша. Нет, ни слова не сказал гневный и презирающий Черняк. А потом и пошло и пошло…

— Скучаешь, Тыдень? — спросил Петро, садясь на крылечке. — Или кузница тебя тянет? Я слышал, что ты знаменитый кузнец.

— Я кузнец, каторжный кузнец, — с гордостью сказал Тыдень и махнул рукой. — А вот взялся ковать народное дело, да и не сковал. Языка мне настоящего не сковано, Кочубей.

— А мне понравилось твое выступление против жалости к куркулям. Теперь я тебя понимаю.

— Ну, спасибо ж, что хоть ты понимаешь, — протянул Тыдень Петру левую руку. — Признаюсь, я и черта не боюсь, а тебя боялся, хоть и молодой ты, — перебил он вдруг себя, улыбаясь. — И вот, правду говоришь, тосковал я по другу, как бы сказать, и боялся: не поймете вы меня, не поймете.

— Не журись, пойхмем, — хлопнул его дружески по плечу Петро. — Поговорим о коммуне, Тыдень. Про этот твой опыт давно слышал! А что она, существует, не развалилась?

— Нет, — оживился Тыдень. — А когда же ей зимой разваливаться? Скоро и приступим опять до работы. Это моя, брат, каторжанская мечта, да вот кутерьма завязалась… Какие у меня поросята! Вот поедем завтра ко мне в Чарторыги — увидишь. Увидишь и кузницу. В моей кузнице пистолеты делаются. Мало чем хуже маузера. Только что обойма винтовочная, на пять патронов.

— Из винтовок, стало быть, делаете? Обрезы?

— Обрезы-то обрезы, да особенные. Из одного винтовочного ствола я делаю три пистолета. Замок — моего производства. Да вот… — Тыдень достал заткнутый за штанину «пистолет». Петро повертел его в руках. — Вот, смотри, — взял у него Тыдень пистолю. — Видишь гречей вон там, на тополе?

Раздался выстрел и за ним второй, и с тополя упали, трепыхая крыльями и роняя перья, два грача.

— Бьешь с руки, — спросил Петро, — без прицела?

— Навскидку, левой, — отвечал Тыдень. — Рука должна иметь точность соразмерно глазу. Я на мушку не целюсь и правой могу, хоть незручно. Я левша.

— Так сколько ж у тебя дворов в коммуне?

— Сто пятьдесят дворов в Чарторыгах да до ста в Дубовичах, хозяйничают на панских землях. А теперь я и куркулей переполовиню: сделаю сплошную артель. Объединю скот и коней, чтобы на весну перепахать межи. Я насчет семиполки думаю. По нашим землям трехполье ни к чему: у нас — технические культуры. Конопля самая знаменитая, Америке продавали со старины еще.

— Это дело надо посмотреть, — заинтересовался Петро. — А как же в остальных селах?

— Всюду то же — будет, дай срок! Это дело мы организуем. А ты хозяйственник, я вижу? Жилка в тебе есть.

— Да как сказать, — отвечал Петро. — Разве что «жилка». Люблю хозяйничать, да некогда. От книжки недавно. А про коммуну я тоже мечтал.

— Эх, Петруха!.. — И Тыдень хватил Петра железной левшой по плечу. — Дак я ж тебе и конюшни покажу. Ты наших коней видел?.. Стой, я тебе завтра полный смотр устрою своего хозяйства. Вижу я — кончилось недоумение.

— А как же фронт? — спросил Петро, с улыбкой покосившись на Тыдня.

— От фронта я не прочь. Ты же видишь — боевую удачу имею.

— А кто ж тут останется коммуну строить? — спросил Петро.