Повесть о потерянном времени

Что тут началось! В кабинет Плёнкина тут же был вызван Нечаев — Потапенко с «Личным Делом №» капитана Просвирова. В результате беглого просмотра материалов «Дела» следов капитанового алкоголизма найдено не было. Тогда полетели телефонные звонки в Москву: «Кого Вы сюда прислали?! Подсунули, так сказать, нам скрытого алкоголика, пользуясь нехваткой кадров?!» Затем был объявлен экстренней сбор начальников отделов, где обращалось особое внимание на искоренение вредных для общего дела традиций. Капитана наказывать пока не стали, иначе пришлось бы наказать и весь «фестивальный» коллектив во главе с Жабровским. Этого допустить было никак нельзя. Коллективные наказания в армии официально запрещены. Да и не тот был момент для огульной укоризны. Шли Государственные испытания, и угнетать моральный дух и без того работающего на износ коллектива было опасно. Но как-то отреагировать на попранный, и преданный огласке обед, руководство было теперь просто обязано. В ходе реакции Жабровскому для порядка было строго-настрого указанно на недопустимое поведение и расточительность капитана Просвирова, бросившее тень на светлый облик советского учёного в глазах работников общепита. Кроме того, шефу «фестивального» коллектива было указанно на необходимость усиления контроля за поведением капитана на службе и в быту. Шеф немедленно внял строгим указаниям и уже вечером того скорбного дня, в который куда-то была брошена распоясавшаяся тень капитана, распивающая большое количество горячительных напитков, принялся всячески распекать нарушителя и проводить с ним всестороннюю воспитательную работу. Весь процесс происходил в какой-то задрипанной кафешке на Тихорецком проспекте, в которой Жабровский, по всему было видать, был завсегдателем и пользовался искренним уважением всего обслуживающего персонала. Оставшаяся с обеда бутылка сока армянской земли была давно допита и на столе уже красовалась запотевшая бутылка «Столичной». «У-у-у, суча-р-ры!» — прорыкивал нутром Жабровский после каждой выпитой рюмки и в который уже раз принимался рассказывать о том, какой укоризне его сегодня подвергли. И каждый его новый рассказ проливал свет на всё новые и новые подробности состоявшегося аутодафе: «А этот-то сучара с двойной фамилией… Этот…, как его? Немирович-Данченко, хренов. Стоит и сбоку подп… дывает: «А помните, как Вы на Байконуре напились? До Москвы протрезветь не могли». Гнида! Крыса штабная! «На Бай-ко-ну-ре», он там и не был-то никогда. Это место там никто так не называет. Тюратамом это называется. «Тюра — здесь» и «тюра-там». Понятно тебе, Серёга? А вот этому паршивцу почему-то непонятно: «На-пи-лись». В него бы самого, мерзавца поганого, влить на пятидесятиградусной жаре литр теплого спирта — сразу бы, небось, окочурился, пёс смердящий! А тут, видите ли: «до Москвы протрезветь не могли». Куда же деваться-то? Такие ведь испытания-то провели! Две «чушки» пустили и обе точно в столб на Камчатке! Ну и выпили на радостях конечно же… Не каждый же раз так удачно всё складывается. Выпили всего-то по чуть-чуть… Жара, ети её, да ещё и спали перед пусками две недели кое-как… Но каков ведь, шельмец! Уже вроде все про это забыли, а у него, у гада, оказывается, всё в блокнотике записано. На каждого, ирод, досье строчит. И самое главное ведь то, что его об этом никто не просит! А он не ленится, проявляет инициативу и всё строчит и строчит. Ты, Серёга, не переживай, с сегодняшнего дня ты тоже стал фигурантом этой гадостной книженции. Ну, ничего, я в долгу не останусь и скоро так эту сволочь подставлю! Я уже даже придумал, как это грамотно сделать. Скоро я его этот сраный блокнотик съесть заставлю, а обложку ему самолично в ж… у запихаю. У-у-у, суча-р-ры!»