Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]

— Так, — она сразу успокоилась, кокетливо улыбнулась. — Мне на заднее? — Села, начала охорашиваться. — А кто эти граждане?

— Ну, уж меня-то вы знаете, — вспыхнул Травкин.

— Ах, это вы… Не взяли меня тогда. Я на вас в большой обиде.

— Забудьте обиду, — вмешался Коля. — Скажите, кого вы боитесь?

— Седого, — сказала Савельева тихо.

— Я так и чувствовала! — не выдержала Маруська. — Давай, касатка, не томи, говори! Где он сейчас?

— В Ленинграде.

— Вы не путаете? — спросил Коля.

— Я не путаю, — сказала она сухо. — Седой был моим… кавалером. Веселый, денег всегда много. Танцевал со мной. В «Асторию» водил, в «Европейскую». А я, дура, даже думать не думала, откуда у него деньги. Любила я его, — она заплакала. — Черные мысли все время гнала. Он мне твердил: «Сегодня жив, а завтра — жил». А я, идиотка, не понимала. — Она вытерла глаза и продолжала: — Когда он сел, меня свидетелем вызывали. Я все тогда про него узнала, все!

— Выходит, не сон мне приснился, — вдруг сказал Травкин.

— А я замуж вышла, любовь у меня, — зарыдала Савельева. — Он же меня и мужа моего не задумываясь прирежет! Спасите меня, товарищ Кондратьев. Только вы можете, я верю!

— Что вы знаете про Соловьева? — спросил Коля.

— Извините. — Она перестала плакать. — Я все о своем да о своем. А у вас тоже дело. Я ничего не знаю, ничего! Но только видала я! Дней несколько тому иду я по Кронверкскому, вижу, около «Великана» Соловьев стоит. Я обрадовалась. А к нему Седой подходит. Я, верите, словно лбом на столб налетела.

— Н-да, — вздохнул Травкин. — Воображаю себе.

— Я чуть не скончалась в одночасье! — Савельева прижала к груди сжатые кулачки и продолжала шепотом: — Я так бежала, так бежала, товарищ Кондратьев.

— Они разговаривали?

— Нет, — Савельева задумалась. — Вроде бы нет. Помнится мне, когда они друг против друга мимо проходили — приостановились на секундочку. А вот говорили или нет… Не до того мне было. — Она просительно посмотрела на Колю: — Вы мне поможете?

— Притормози. — Коля открыл дверцу. — Вон там ваш дом, вам пора выходить. Ни о чем не беспокойтесь, в ближайшие дни я с вами увижусь. До свидания.

— Таким же романтическим способом? — Она кокетливо улыбнулась.

— Таким же романтическим, — Коля налег на «т». — До встречи.

Савельева ушла. Все долго молчали.

— Я понимаю, Травкин, почему ты ее не взял в бригаду содействия, — сказала Маруська.

— Выстраивается такая цепочка, — Коля оглядел всех. — Родькин, Соловьев, Седой. И ведет эта цепочка к Слайковскому. Только, сдается мне, есть у нее лишние звенья.

— Фиг его знает, — сказал Травкин. — Обратите внимание: где постоянно ходил Слайковский? Возле «Каира». А где его убили? Тоже возле «Каира», будь он неладен! А я где Седого видал? То-то и оно.

— Да ни о чем это пока не говорит! — в сердцах сказала Маруська. — Догадки одни, фантазии. Эдак, черт его знает до чего договориться можно. Дофантазироваться.

— И сроки, сроки поджимают, — вздохнул Коля. — И начальство на голову село. Ты вот, Травкин, не любишь небось, когда начальство на голову садится?

— Люблю, — засмеялся Травкин. — Это знаете, как приятно?

— Да ну тебя, — махнул рукой Коля. — Я, наверное, в твоем возрасте уже потеряю чувство юмора.

Утром, едва успел Коля войти в свои кабинет, тренькнул внутренний телефон: вызывал Кузьмичев. «Дело возьмите с собой», — сказал он голосом, не предвещавшим ничего хорошего. Встретил он Колю традиционно:

— Садись, кури.

— Спасибо, не курю, — как всегда, ответил Коля, и Кузьмичев тоже, как всегда, сказал:

— Извини, все время забываю. — И, взглянув на Колю холодными глазами, спросил: — Ну-тес… Чего же мы ждем?

— Прошу уточнить вопрос, — так же холодно отозвался Коля. Он понимал, что прет на рожон, но совладать с собой уже не мог.

Кузьмичев почувствовал это:

— Мы должны иметь крепкие нервы, Кондратьев, — поучающе сказал он. — Разве с Родькиным что-нибудь неясно? Я звонил прокурору, он уже назначил следователя, который будет вести это дело. Товарищ опытный, авторитетный.

— Кто именно, если не секрет?

— Таланкин. Экстра-класс!

Следователь прокуратуры Таланкин два года назад уволился из ОБХСС по состоянию здоровья и теперь работал в прокуратуре. В свое время он был правой рукой Фомичева и помогал тому во всех авантюрах, связанных с «молниеносными» раскрытиями преступлений. Это был ловкий и умелый показушник, и то, что дело собирались поручить именно ему, говорило о многом.

— По делу Родькина почти нет объективных доказательств, — спокойно сказал Коля. — Таланкин… не талант, сами знаете. Вляпается и нас с вами вляпает. С кого потом спросят, на кого свалят? — Коля решил схитрить.

— Ну, ты мне мозги не вкручивай, — добродушно сказал Кузьмичев. Как все малоинтеллигентные, в чем-то ущербные люди, он раз и навсегда усвоил и неукоснительно применял «руководящий» жаргон. — Родькин признался, и это все. Все, Кондратьев!

— Сейчас — все. А на суде он откажется от своих показаний, и дело полетит.