Повести и рассказы

— Что вы, товарищ! — испугался инвалид. — Да разве генералы без ног бывают? Нет, уж никак я не генерал — что вы, товарищ!

— Таишь, — сказал Черныш, — скрываешься. А я без утайки живу, все у меня известно. Моя жизнь как стеклышко. Моя жизнь — вот она…

И он разжал кулак, показывая очень широкую ладонь. Продолжал неожиданно тихим голосом:

— А ты мне скажи, отчего бы человеку вертеться, если его пуля насмерть убила?

— Никак не понимаю, — тоже тихим голосом ответил инвалид и даже вспотел от страха.

— А вот, представляешь себе, стреляю я — в тебя, например. Ну, выстрелил, — а ты не сразу упал, а завертелся. Это зачем ты вертишься, я тебя спрашиваю? Падай сразу, а не вертись!

Инвалид зашептал торопливо и убедительно, прижимая левую руку к груди:

— А если мне пуля спину пронизала? Если спинной хребет мне пуля пронизала, то как же это мне не вертеться? Я фельдшер был, я знаю! Я позвоночный столб хорошо знаю и экзамен сдавал! Нельзя мне не вертеться, если пуля мне в позвоночный столб попала!

— Представляю, — сказал Черныш. — Понял, ваше высокопревосходительство. Так зачем же я к батьке-то свертывал, а? Это, выходит, напрасно я к батьке свернул? Эх, и скучно же мне!

И он оглядел залу.

— Эх, и погано же мне! — говорил Черныш. — Борьба мне нужна. Без борьбы вспоминания рушат, гной без борьбы сочится. А сейчас и не представишь сразу, с чем бороться, куда силу девать! Один живете?

— В общежитии, — отвечал инвалид.

— Скучаете?

— Скучаю, — согласился инвалид.

— Представляю себе. А на что живете?

— В папиросной артели состою.

— А чем до семнадцатого года занимались?

— Прапорщиком был. Потом погоны снял, фельдшером работал.

— Так, — сказал Черныш. — Это скучно. Ну, давай до утра пить. Денег у меня хватит: все, что было, захватил.

Но оркестранты, собрав в чехлы свои инструменты, уходили уже и огни в зале тухли.

Инвалид сказал:

— Идемте со мной. Я вам местечко, чтоб до утра, покажу.

VIII

И он повел Черныша во Владимирский клуб. Швейцар принял кавалерийскую шинель с тем же бесстрастным лицом, с каким он принимал все — самые дорогие и самые драные — пальто, загружавшие вешалку. Инвалид и Черныш взошли по широкой лестнице, уплатили за вход и направились в залы, где властвовали голоса крупье.

Инвалид усадил Черныша в клубном ресторане за столик и, еле сдерживая возбуждение, попросил денег.

— Вы посидите, пиво пейте, а я играть пойду. Я вам наиграю столько, что на всю жизнь хватит.

Черныш сунул ему денег, сколько попало в руку, и остался в одиночестве. Он медленно пил пиво. Ему было плохо: словно он попал в чужое общество, с которым он все равно никогда не сроднится. А оркестр играл что-то шумное и быстрое. Чернышу хотелось просто пить чай, и чтобы граммофон пел что-нибудь длинное и медленное, ну хоть бы «Когда на тройке быстроногой…».

Инвалид вернулся не скоро. Он подошел и молча присел к столику, приставив костыль у колена.

Черныш, оживившись, обратился к нему:

— Обязательно рассказать тебе должен. О своей жизни рассказать. Я, представляешь ты себе, за работой сюда приехал. Знакомец у меня тут есть, земляк. Представь ты себе живо картину: харя, брюхо, пиджак… И есть у него девчонка. Ужасно какая некрасивая девчонка. Он меня молит, он меня просит: «Женись, выручи», — говорит; видеть, представляешь ты себе, хари этой противной не могу, — уж очень урод она. А, надо сказать, я уж ему и тем помог, что место его принял. Предлагали мне тут, представляешь ты себе, всякие работы — и тут, и там, и туда, и сюда, — ну, а я земляку честь оказал: согласился на его работу. А работа — дерьмо: сиди да счет веди, — не по нутру мне это очень. Однажды, выходит, я ему удружил, а тут еще просит: «Женись». Я человек красивый. Девчонок у меня сколько было — и не представишь ты себе! Так и льнут на героя! Во мне большая мужественность есть. Но все-таки — земляк, вместе боролись, а личная жизнь — мне это не важно. Мне борьба искренно нужна, а не для слова. Хорошо, говорю, — согласился. И, представь ты себе живо эту картину, являюсь я вежливо на ужин. Оказываю честь: ем, пью, чтоб не обиделись. И — ты себе это и не представишь — они на вежливость в ответ гонение на революционера устраивают.

— Сволочи какие! — сочувственно сказал инвалид и заказал еще пива. — Вот и со мной так…

— Ну, уж я им показал, — продолжал Черныш. — Уж я им…

— Понимаю, — перебил инвалид. — Я тоже спуску не дал. Так все им…

— Так я им все и высказал, что нагорело, — говорил Черныш. — За вашу харю, говорю, боролись?

— Верно, — обрадовался инвалид. — И я тоже: как, говорю, инвалида обыгрывать? Последние деньги отымать? Да как этому, с пробором, да по роже!

— Вот как, — продолжал Черныш. — И ты представь себе живо эту картину: стал я теснить всю эту сволочь, вот что и тут за столиками и…

Официант, подойдя, сказал:

— Будьте добры, гражданин, не выражаться.

Инвалид, перебивая Черныша, забормотал испуганно:

— Да мы не выражаемся, гражданин официант. Это мы случайно беседуем.

Официант отошел.

Черныш продолжал: