Повести и рассказы

Потом он опять пропал и долго не появлялся. Антонина решила, что Балашов снова загулял, но на сердце у нее было неспокойно, и она позвонила ему, чего прежде никогда не делала. Балашов слабым голосом просипел, что неважно себя чувствует, и, собрав сумку с продуктами, Антонина отправилась проведать мужа. Балашов лежал в прокуренной комнате, в обществе развешанных по стенам обнаженных красоток, и глаза у него были такие же тоскливые, как и у них. Антонина дала ему поесть и стала ругаться, что он не позвал и так бы и подох тут среди этого срама. Балашов, нагнувшись над тарелкой с супом, слушал ее невнимательно, и, жалостливо глядя на его объемную с залысинами голову, Антонина проговорила:

– А что, Балашов, права была твоя мадама – стар ты стал, чтоб одному-то жить. Переезжай-ка ты ко мне.

Балашов еще некоторое время продолжал таскать ко рту ложку, а потом отшвырнул ее в сторону и затрясся:

– А-а-а, купить меня хочешь? Думаешь, я тебя не вижу? Крутишься тут вокруг меня, заманить к себе хочешь? Ты думаешь, мне супы твои нужны, ты думаешь, я теперь стар и бери меня голыми руками! А где ты раньше была? Ты мне, ведьма, жизнь испоганила. Из-за тебя я на эту целину поперся, из-за тебя по борделям и по б… таскался, из-за тебя меня с работы поперли. Тебе-то хорошо, дети, ласка, уважение со всех сторон. А я жил как пес, никому не нужен, дочь меня из дому выгоняет, сын мне чужой. Я ведь к тебе приходил, я тебя просил, давай заново начнем – отказалась? А ты дрянь, – еще больше затрясся он, – ты что со мной сделала? Я когда жениться захотел, ты Сабину поперла? Приревновала? А теперь благородную из себя строишь, мученицу, чтоб все на тебя умилялись. Я тебя насквозь вижу, ты меня всего лишила, ты мне жизнь загубила, а теперь до конца втоптать в грязь хочешь! Не выйдет у тебя этого, не получится, не пойду я к тебе, сдохну, а не пойду! Поняла, старая… – И он стал махать руками и жадно хватать воздух, а затем вдруг резко угомонился и стал с неестественной медленностью валиться на бок.

Очнулся Балашов уже в Антонининой квартире, о своем припадке он забыл и скоро оправился. Антонина разгородила комнату ширмой, поставила Балашову топчан, так он и стал жить у нее. На жениных хлебах Балашов раздобрел, успокоился, вскоре вышел на пенсию и превратился в образцового пенсионера-общественника, ходил в ЖЭК на собрания, разговаривал с жильцами и писал раздумья о жизни в центральную прессу, подписывая их «Балашов. Ветеран труда» и жалея, что к этому нельзя добавить «Балашов. Ветеран войны». Ему неизменно отвечали, благодаря за ценные замечания, обещали учесть, наладить, исправить, и Балашов гордился своей деятельностью и говорил, что на таких, как он, держится государство и народная власть.

Свежий ветер апрельских перемен благотворно подействовал на его душу, Балашов понял, что во всех его жизненных невзгодах была виновата не Антонина, не японцы и не целина, а проклятая эпоха застоя, губившая самых достойных людей. И Балашов был счастлив, что сумел одолеть это тяжкое время и дожил до светлых дней обновления. Теперь его душа страстно требовала реабилитации, восстановления в партии, откуда изгнала его торговая мафия, он обращался в самые высшие инстанции и ожидал благоприятного ответа, но, увы, бюрократизм пустил слишком сильные корни в обществе и даже в этой высшей и праведной инстанции, и балашовская просьба осталась неудовлетворенной.

Но теперь он верил в народ и шел к простым людям, его неуемная энергия разбрызгивалась во все стороны, как кипящее масло со сковородки. Балашов читал лекции в красном уголке, судил товарищеским судом пьяниц, злостных алиментщиков и забулдыг, несколько раз выступал в окрестных школах с рассказами о героическом покорении целины, участником коего он был. Однако его политическая карьера вскоре закончилась крахом, целина к тому времени не только что вышла из моды, но и стала опасной, район, где жила Антонина, переименовали обратно в Черемушкинский, а в ЖЭКе Балашову и вовсе заявили, что он по другому адресу прописан. Балашов перестроился и переключился было рассказывать байки из заграничной жизни мужикам-доминошникам, но те не захотели слушать про фантастические сделки, интриги и марокканских девочек и строго отстучали Балашову – не трепись, не похож ты на бывшего начальника, поди те не в трущобах живут.

И Балашову ничего не оставалось, как окончательно смириться, перекочевать к Антонине, и скоро ему и впрямь стало казаться, что он прожил у нее всю жизнь и ничего другого, ни взлетов, ни падений, ни степи, ни скитаний, в его жизни не было, а была только эта ворчливая, властная женщина с гладко зачесанными волосами. Иногда Балашов пытался указать Антонине, как жить, но, в отличие от высоких инстанций, Антонина оказалась строптивой и полностью игнорировала воззрения супруга на домашнюю экономику. Балашов сердился, обзывал ее злюкой и дурой набитой, Антонина не отставала, и случалось, супруги по нескольку дней не разговаривали и совершали трапезу порознь.