Повести и рассказы

Бай Хуэй попросила Ду Инъин хорошенько все припомнить, но та плела что-то не слишком внушавшее доверие. Скорее всего, она просто что-то сочиняла на ходу, чтобы успокоить Бай Хуэй. Поэтому Бай Хуэй попросила Ду Инъин еще раз пойти и разузнать, что стало с учительницей. Ду Инъин с улыбкой посмотрела на Бай Хуэй и ничего не ответила. Потом она встала, попрощалась и сказала, что завтра попробует все разузнать и сразу же сообщит обо всем Бай Хуэй. Стоя в дверях, Ду Инъин спросила Бай Хуэй:

— Ну как? Ты по-прежнему не хочешь вернуться в отряд «Искупление кровью»? Ну ладно! Знаешь, как переживает Хэ Цзяньго из-за того, что он нехорошо обошелся с тобой? Он вчера ко мне приходил. Весь расстроенный, даже глаза покраснели! Он просил меня уговорить тебя вернуться и очень жалел, что в тот раз погорячился. Мне его так жалко было! Ведь он наш старый боевой друг, зачем быть с ним такой строгой? Еще он сказал, что ты и Ма Ин разные люди. — Ду Инъин очень хотелось восстановить мир.

— Ну что ж, надо повидаться! Я должна с ним поговорить. — Тон Бай Хуэй смягчился, лицо подобрело.

Уходила Ду Инъин радостная оттого, что ей удалось и выполнить приказ Хэ Цзяньго, и помочь подруге избавиться от тревоживших ее мыслей. Шутки ради она с нарочито серьезным видом пожурила Бай Хуэй: «Психованная!» И с этими словами, отворив дверь, выскользнула на улицу.

С тех пор как у Бай Хуэй вышел спор с Чан Мином, она на какое-то время словно потеряла опору.

Несколько месяцев где-то глубоко в ее мозгу шевелились странные мысли — благородные, красивые, дерзкие, нелепые и фантастические… Всевозможные лозунги, суждения, взгляды, красивые слова и изощренные аргументы кружились в ее сознании, беспрестанно сталкиваясь друг с другом. Часто бывало так, что вещи виделись ей сразу с нескольких сторон. И надо было хорошенько подумать, где истина.

Она не могла ни найти себе оправдания, ни опровергнуть себя. Она сама себе была и самоотверженным защитником, и беспощадным критиком. Она отрицала все подряд, а потом отрицала свои отрицания. С каким-то бесчеловечным упорством она выбивала у себя из-под ног опору…

От всей этой сумятицы голова у нее шла кругом. Но она ничего не могла поделать с собой и только безвольно кружилась в круговороте обуревавших ее мыслей. Из-за этого сумбура в мыслях она часто не могла заснуть целую ночь. Иногда она вставала с кровати и шла босиком к портрету мамы и стояла перед ним; случалось, она обеими руками закрывала глаза. Спокойный взгляд матери порой становился ей невыносим. Ей чудилось, что в нем таится упрек.

— Мама, прости меня, я недостойна быть твоей дочерью…

В ее ушах громко звучали слова Чан Мина: «У тебя все мысли составлены из лозунгов, ты думаешь, что этих лозунгов хватит, чтобы прожить жизнь, а марксизм-ленинизм и идеи Мао Цзэдуна, в которые ты так веришь, ты ведь хорошенько-то и не знаешь… Если не учиться и не размышлять, а рассчитывать только на энтузиазм и смелость, тебе будет казаться, что чем громче лозунг, тем он революционнее…» В конце концов она сказала отцу:

— Дай мне ключ от книжного шкафа.

— Там нечего сжигать. Одни произведения классиков, — ответил отец.

— А я как раз и хочу прочитать эти книги!

Она перетащила книги в свою комнату, жадно читала их, думала. Идеи в этих книгах, словно гребенка, причесали ее сумбурные, спутавшиеся мысли. Конечно, она не могла все сразу уразуметь и понять. Но она нашла в этих книгах ясные и убедительные указания о том, как относиться и к себе, и к тому, что ее окружало.

Она отчетливо поняла: обезболивающее зелье, которым Хэ Цзяньго смазал ее ноющую рану, перестало действовать и рана снова разболелась. Теперь ей захотелось посмотреть, насколько эта рана глубока, насколько страшна и отвратительна…

За эти дни она несколько раз виделась с Чан Мином. Оба не говорили о том, что у них на душе, боясь, что их конфликт еще более углубится. А у нее не хватило мужества рассказать Чан Мину о том, что ее мучило. Если Чан Мин узнает о том случае, как он будет относиться к ней? После спора с ним она уже могла легко предвидеть, что он скажет. От этого ей становилось тоскливо и горько, словно она уже потеряла Чан Мина…

У них не было необходимости видеться. Непонятно было, зачем они вообще встречались.

Но сегодня все переменилось. После того как Ду Инъин сказала ей, что та учительница, которую она считала убитой, жива, она словно вырвалась из плотно закрытого котла. Тяготившее ее чувство вины исчезло. Она почувствовала себя свободной, как птица, парящая в небесах.

Оказывается, дела обстояли не так уж печально, все еще можно спасти. Все можно начать снова!

Она встала посреди комнаты и, выставив перед собой руки, принялась кружиться. Она не умела танцевать и кружилась неуклюже, но в этом танце выразилась вся переполнявшая ее радость.

Кружась по комнате, она заметила висевший на стене портрет Мао Цзэдуна и сказала нараспев: «Председатель Мао, я буду хорошо учиться, все сделаю так, как ты говоришь». Она увидела и мамину фотографию под стеклом и сказала с той же интонацией: «Мама, ты можешь меня простить?»