Повести и рассказы

Позвонила дальняя родственница, Марья Львовна, — просила побыть с Анечкой. Вечером на ветреной Приморской, в крошечной квартирке, где окна дребезжали от сквозняков, Лена тихо играла с ребёнком. Громких игр тут не получалось: Анечка — дитя диатезное, сопливое, нервное, — зажав в руке печеньице, дремала, привалившись к Лениному плечу. Не было у неё ни мамы, ни отца. Была одна бабушка.

— В Италии есть чудесный город — Венеция, там дома растут прямо из воды. Люди плавают на лодках по каналам, любуются церквями и розовыми дворцами — с узорчатыми окнами, резными дверями. Будешь ты там жить?

— Буду.

— Раньше город был богатый. Купцы привозили из-за моря товары: драгоценные камни, пряности, разноцветные ткани...

— И конфеты?

— Оружие, украшения...

— И конфеты?

Заварили чай.

— Ты дашь мне конфету?

— Дорогая, тебе нельзя сладкого!

— Тише, куклу разбудишь!

«Я заболеваю», — думала Лена, кутаясь в колючий платок.

Анечка принесла книжку с картинками. Уложив девочку в кровать, Лена долго читала вслух — до тех пор, пока ребёнок, закрыв глаза, не засопел. Лену знобило.

Гадкое чучело-чудище

Скалит клыкастую пасть,Тянется, тянется к Лялечке,Лялечку хочет украсть.

Бедная девочка! Бедная Ляля!

Лена шла по набережной к себе домой. Дул сильный ветер, мела метель. Тусклые фонари освещали путь запоздалым прохожим. Впереди показалась мужская фигура в пальто с поднятым воротником. Лена узнала Андрея Петровича. Его лицо было совершенно измученным.

— Вы не видели его? — спросил он Лену. Она печально покачала головой. — Никто его не видел! Думаю, он уже не найдётся. Боже мой, какая беда!

Скрывшись в тёмной арке, он пошёл бродить по дворам. Лена тоже походила между домов, покричала: «Таппи! Таппи!», надеясь, что из холодного мрака вдруг выскочит радостный пёс. В порывах ветра слышалось: «Пропал». И фонари скрипели: «Уже не найдёшь». Рекламные щиты и железные вывески со стуком им вторили: «Даже оставь надежду». Собаки нигде не было.

Поднявшись по лестнице, Лена почувствовала некий запах. Прямо скажем, запашок. На ступеньках, что вели к выходу на чердак, сидел бородатый старик с бутылкой водки в руке. Рядом с ним валялись большие холщовые мешки. Лена удивлённо разглядывала живописный наряд незнакомца: полосатые синие брюки, заправленные в сапоги с порванными голенищами, драную шубу, старую шапку, из-под которой торчали седые космы.

— Вы что, бомж? — спросила Лена.

— Да, бомч... Бомч-Бруевич! — ответил старик, ласково улыбаясь и глядя на девушку слезящимися добрыми глазами.

— Это вы, значит, на лестнице мусорите? Вы огонь на чердаке разводите? Мне милицию вызвать, чтобы вы дом не сожгли?

— Не надо милицию, — ответил поспешно старик. — Мы не шумим, ведём себя тихо. Нам сейчас идти больше некуда. Поживём тут немного и дальше поедем.

— Когда поедете?

— У нас дело есть. Дело сделаем и послезавтра отчалим. А вы, Елена Алексеевна, к нам заходите на огонёк. Потолкуем, чайку попьём с булочкой, с колбаской.

— Откуда вы знаете, как меня зовут? Что у вас в мешках? Газеты?

— Верно, газетками увлекаемся. «Пчёлку» читаем, «Санкт-Петербургские ведомости», «Библиотеку для чтения».

— На чердаке ночуйте, если вам так хочется, но не смейте разводить костров.

Взяв со старика обещание не зажигать огня, Лена, грозно гремя ключами, открыла дверь и вошла в квартиру.

На кухне, плавая в тёплом чаду, Анна Кузьминична пекла оладьи. Поговорив немного со старухой, Лена почувствовала сильное недомогание. У неё распухло горло, закружилась голова, словом, начиналась ангина. Ночью её донимали кошмары: снилось, будто на гладкой поверхности льда что-то кружится тихо, потом это что-то принималось кружиться быстрее и, наконец, разрастаясь до страшных размеров, жёлтым клокочущим шаром наваливалось и душило.

Весь следующий день Лена провела в постели. Вечером, боясь новых кошмаров, побрела в аптеку за аспирином. Плохо соображая, что делает, зашла в булочную, постояла тупо, потом попятилась к выходу и вдруг увидела Волкова. Топчась у прилавка, он сосредоточенно пересчитывал мелочь на грязной ладони. Ощутив на себе чей-то взгляд, он поднял голову в облезлой ушанке и уставился на Лену пустыми глазами, а узнав её, вздрогнул и быстро вышел на улицу.

«Снова бред начинается», — подумала Лена. Сердце сжала тоска. Она добралась до аптеки и открыла тяжёлую дверь. В белой комнате, у прозрачных дрожащих витрин, заставленных клизмами, бинтами и склянками, притулился сумасшедший урод. Поняв, что от Лены не скрыться, он с ужасом глядел на неё и трясся всем телом. Лене казалось, будто она, и безумец, и столик с графином, и фикус — всё медленно тонет в холодном тумане и запахе медикаментов.

Дома Лена прислушивалась к шуму над головой: кто-то ходил по крыше, стучал топором, ломал сучья, звенел медным звоном. Через некоторое время она почуяла запах костра, надела пальто и побежала наверх.