Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Он уже заранее приготовился к тому, что сегодня не все сойдет гладко. Он даже минутами вспоминал о Германе. Такой человек время от времени наверняка что-нибудь пытается сделать. Тем более он не будет дремать сегодня. А на заводе имеется, конечно, не один такой Герман. Однако он проверял и проверял. Нет, все в порядке. Покончив с измерительными инструментами, он, согласно предписанию, отправил гранаты из каждой партии на полигон. Он не был удивлен, когда и оттуда не последовало никаких сигналов.

Шпенглер, помогавший при погрузке и выгрузке ящиков, которые поступали на последний контрольный пункт, а затем шли в экспедицию, то и дело поглядывал на Кресса, отрываясь от работы. Однако он видел только одно — рот инженера кривился все насмешливее. Но вот и обед. Вскоре после перерыва что-то в этом лице изменилось. И Шпенглер сейчас же понял, в чем эта перемена: в лице Кресса ничего не прибавилось нового — наоборот, что-то исчезло. На одно короткое мгновение рот перестал кривиться насмешкой или презрением, смотря по тому, что в этом лице сейчас преобладало. Это продолжалось всего несколько секунд — ровно столько, сколько нужно было, чтобы измерить микрометром некоторые детали той гранаты, которую Кресс взял для проверки. Когда Шпенглер во второй раз взглянул на Кресса, лицо у того было уже такое, как всегда. Но Шпенглер теперь мог себе представить, какое было бы лицо у Кресса, если бы… Если бы, думал Шпенглер, не на секунды, а навсегда в нем могло бы остаться то, что сейчас только мелькнуло. Увидев, что Кресс отложил эту гранату не в брак, а к остальной продукции, где все было в порядке, Шпенглер облегченно вздохнул: «Значит, он с нами заодно, значит, не донесет». А Кресс уже давно дал знак своему помощнику взять на проверку следующий экземпляр. Его рот опять кривился насмешливо или устало. Казалось, у него было два лица, разительно схожих, хотя только одно из них могло быть его истинным лицом. Меньше всего он обращал внимания на упаковщика, который и сегодня, как обычно, стоял в нескольких метрах от него.

Вечером в раздевалке Шпенглер подошел к Герману:

— Кресс догадался, но он будет молчать, не беспокойся.

Однако Герман не имел возможности тут же успокоить Франца и Пауля; придется им еще помучиться страхом, что при выходе их незаметно арестуют. С огромным облегчением Герман думал: какое это счастье через два часа опять все увидеть — тропинку, ведущую к пристани, корявые ивы, жену на крыльце и сынишку, который будет тереться о его ноги, как щенок. Он понял также, что боялся ничуть не меньше других, скорее даже больше. Ведь он больше чем кто-либо привязан к жизни, и ему особенно больно от нее отказываться.

Перед уходом домой их заставили прослушать обращение по радио. Хотя голос директора исходил из самой обыкновенной человеческой глотки, громкоговоритель придавал ему что-то ненатуральное, зловещее. Он еще раз вдалбливал людям, что означает этот союз между Россией, Англией и Соединенными Штатами Америки. «Нет ничего удивительного в том, что презренный и холодный коммерческий дух британцев, стремящихся только к наживе, вступил в сговор с духом ненависти и безбожия. Теперь от нас зависит спасти для Европы христианство, раз англичане не побоялись объединиться с антихристом ради своего процветания. А что для русских договоры и пакты? Бумажки, которые они, когда захотят, легко порвут. Если бы мы не ударили по русским сегодня, завтра Россия напала бы на нас». Герман услышал прямо за своей спиной глухое рычание. Это наверняка был опять старик Штрауб. «Они воображали, что нас легко обмануть, что мы добродушные и доверчивые люди и за нашей спиной можно преспокойно вооружаться. А потом они рассчитывали наброситься на нас. Но они просчитались. Наш фюрер терпел, сколько мог. Он хотел избавить наш многострадальный народ от ужасов этой войны. Но, видя, что враг надеется на нашу глупость, что он с часу на час готов напасть, фюрер решил опередить его».

Герман заметил, что наискось от него стоит Бенч и как раз закрывает рот, разинутый для «хайль». Казалось, он и сам ошеломлен своим выкриком, как бывает ошеломлен «порченый», вдруг услышав звериный вой, вырвавшийся из его собственной глотки. Герман увидел и Кресса — тот стоял на помосте с начальством. Его лицо до самого кончика носа, казалось, застыло в высокомерном равнодушии. В этой ледяной коре ничего не отражалось извне, и не было в ней никакой трещины, которая позволяла бы заглянуть внутрь.