Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

В людях жили остатки воспоминаний — они звучали в бесчисленных вопросах, эти восемь лет не смогли ни выжечь, ни вытравить их, — воспоминаний о том, что там, далеко, на востоке, есть нерушимая страна, не похожая ни на одну страну в мире.

Франц еще раз подъехал к Герману. На ходу он бросил ему несколько слов:

— Последняя техническая проверка у Кресса. Как он будет вести себя? Ведь на его счет теперь ничего не известно.

— Если он что-нибудь и заметит, захочет заметить, — хотя я не думаю, что он захочет, — если он даже заявит, никто не сможет доказать, что это больше, чем обычный брак. Ты передай: каждая пятнадцатая, не чаще. И больше не разговаривай со мной.

Однако перед воротами Франц еще раз обратился к Герману:

— А как ты выкрутишься?

— Обо мне не беспокойся. Я могу иной раз и найти брак и пошуметь; а остальное я ведь могу и прозевать.

Франц со своим велосипедом прошел через контрольную будку впереди Германа. Пауль был уже далеко. Первый контроль был у ворот, в наружной стене, отделявшей заводские здания от поля. Эта стена была выше отстоявшей от нее на некотором расстоянии стены самого завода. Проход между обеими стенами назывался туннелем, хотя потолком ему служило открытое небо. Герман дождался Зиверта. Он решил, что именно Зиверт — самый подходящий спутник для оставшейся части пути. Зиверт переглянулся с вахтером, который для вида особенно тщательно проверил его пропуск, зная, что он доверенное лицо нацистской партии и осведомитель. Зиверт пошел дальше, насвистывая с довольным видом, а у остальных, едва они очутились между двумя стенами, невольно защемило сердце.

Правда, небо еще голубело над ними. Но июньское солнце уже не пробивало пелену тумана. В туннеле грохот машин казался более оглушительным, чем снаружи и даже чем в самих цехах. И остаток пути они шли среди дыма и грома, точно на смену осажденному гарнизону. Собственный голос казался чужим в этом гулком коридоре между первым контролем и вторым. В поле громкие и тихие слова сливались в общий гул, и тихие имели такое же значение, как и громкие. Здесь, между стенами, были слышны только самые грубые и вызывающие: «Ну, мы живо накладем им…» — «Наш фюрер им покажет…» — «Они еще недавно сами своих генералов прикончили…»

Многие спрашивали себя: «Неужели они и с русскими расправятся в два счета? Если да, то нам никогда не отделаться от Гитлера». Многие спрашивали себя: «Имеет ли смысл тут, у нас, с этим бороться? А вдруг остальные не поддержат? А вдруг я окажусь единственным? Меня сразу же поймают с поличным! А на кого можно рассчитывать твердо?» И только трое сказали себе: «Лучше я сегодня же погибну на месте, но против этой страны я и пальцем не шевельну». И эти трое были Герман, Франц и Пауль, по прозванию Корешок.

В раздевалке Герман еще раз столкнулся с Бенчем. Он охотно повторил бы ему свои инструкции, но теперь Бенч избегал его взгляда. Повсюду на стенах густо чернели буквы воззваний и приказов. Громкоговорители оглушительно орали, передавая какую-то речь не то по местной, не то по общеимперской сети; и ненатуральный голос, бесплотный, но въедливый, сопровождал каждого до его рабочего места: «Вы, германские рабочие, соотечественники… То, что сегодня выйдет из ваших рук… Отныне вы защищаете не только Германию, вы защищаете Европу…»

Каковы бы ни были ответы на эту речь за стенами завода, здесь их было только два: «хайль» или молчание. Перед тем как отправиться в цех, Герман поискал глазами Абста. Герману надо было идти во второй монтажный, Абсту — в литейный. Лоб Абста был покрыт сетью мелких морщин — они казались рябью на воде, потревоженной ветром. Он был весь какой-то зеленый. «Я тоже зеленый, — подумал Герман, — это от света». Мимо него в литейный цех прошел Пауль. Его лоб был ясен. Герман впервые заметил, что у Пауля, пожалуй, только на лбу нет морщин. Правда, и он в жестком свете электроламп казался мертвенно-зеленым.

Франц задержался в дверях, чтобы пропустить вперед Германа. Он сказал:

— Шпенглер сегодня работает в контрольной у Кресса; он даст нам знать, как держится Кресс.

Фриц Эндерс в монтажном цехе сменил рабочего ночной смены. Ему приходилось сверять с образцом содержимое ящиков, доставляемых из цехов. Каждый в цеху знал, что он зять и друг Зиверта, и это родство достаточно его характеризовало. Как бы он ни вольничал и ни шутил за стенами завода, настроение у него резко менялось, когда он попадал в цех. Он коршуном налетал на каждую деталь и обследовал ее так рьяно, что от него ничто не могло укрыться. Для него это была проверка не только мастерства или небрежности рабочего, но и его образа мыслей. После предписанных проб на выборку он отправлял ящики в монтажный цех. Там из отдельных деталей монтировались две основные части ручной гранаты.

Герман же, во втором монтажном цехе, проверял уже смонтированные гранаты со взрывателем. После того как он метил ящики мелом, они попадали на последний монтажный стол. Там навинчивались капсюли и ставился на каждую готовую гранату контрольный номер.