Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Чей-то оклик, чья-то рука, внезапно опустившаяся на его плечо, неожиданное вторжение незнакомца в его уединение, незаметные подробности, сопутствующие сближению людей в человеческом обществе, уже давно стали для Германа сигналами тревоги, вестниками возможной опасности. Он был особенно настороже с тех пор, как начал организовывать маленькие обособленные группы. Связные постоянно менялись и не входили в состав какой-либо группы, так что люди не знали друг о друге. Только Герман знал все, Пауль знал свою часть, Шанц — свою. В один прекрасный день и старик Бенч заявил о своем желании участвовать. Он долго грыз себя за то, что тогда по пути на завод наобещал с три короба, а сделать ничего не сделал. Уже много раз объяснял он самому себе, почему он-де знал наперед, что никто не будет участвовать, даже те, кто твердо обещал, — потому что сначала надо все хорошенько подготовить, с бухты-барахты такие вещи не делаются. Когда сосед по станку однажды показал ему листовку, которую он нашел в ящике с инструментами, Бенч решил, что если где-нибудь что-нибудь делается, то, уж во всяком случае, не без участия Германа, — теперь, как и раньше. И он завел с Германом разговор:

— Послушай-ка, тогда люди просто трепались. Но если вы опять надумали и вам понадобится человек, на которого вполне можно положиться, — пожалуйста, не забудь про меня.

А Герман ответил:

— Я не знаю, о чем ты говоришь, Бенч. — Однако Паулю он намекнул, чтобы тот при случае занялся Бенчем.

Так у них постепенно набралось десять — двенадцать человек. А по временам им казалось, что на этом огромном заводе в разных концах возникают, совершенно независимо от них, отдельные группы. Затем вдруг начались аресты; людей вытаскивали ночью из квартир или забирали при выходе с завода. Среди тех, с кем они имели дело, взяли двоих; хорошо, что остальные не были с ними связаны. Так и не удалось установить, случайно схвачены эти люди или по вескому подозрению, велась ли за ними длительная слежка или среди них скрывался шпик. А могло быть и так, что шпика арестовали вместе с другими — для виду.

Остальных так и не выследили, но зато кончился приток новых людей. Выбывших никем не удавалось заменить. Между их замкнутой группой и нацистами лежало что-то вроде «ничейной земли» — колеблющаяся, выжидающая, нерешительная людская масса. И если оттуда вначале раздавались такие заявления, как: «С нацистами не совладаешь» или: «Видите, они опять верх взяли, они даже вернули себе своего дуче, это была чистейшая авантюра», то теперь говорилось: «Война и без нас кончается» или: «Мы уже столько вытерпели, так неужели же рисковать напоследок?» Это было как эхо, которое, вместо того чтобы зазвучать в долине, опять замирало в горах.

Когда Герман услышал позади себя голос, назвавший его по фамилии, он подумал: «Вот оно». Он притворился, будто не слышит. Затем с нарочитой небрежностью приподнялся на локте.

Он мог бы, конечно, сообразить, что полиция не стала бы так с ним возиться. Сначала Герман не узнал того, кто направлялся к нему по песчаной дюне. Кресс воспользовался воскресным утром, чтобы прокатиться на моторной лодке. Он опустился наземь рядом с Германом.

— Мне давно хотелось побеседовать с вами наедине; я заметил со своей моторки, где вы любите играть по воскресеньям со своим малышом.

Герман промолчал. С лица Кресса, которое было ему достаточно знакомо, он перевел взгляд на булавку в галстуке в виде изящной, художественно выполненной маленькой свастики, такой скромной, такой незаметной, что одних она должна была успокаивать своей непритязательностью, других смягчать.

— Вы, наверно, не раз удивлялись, — продолжал Кресс, — почему я после того вечера, когда мы встретились во Франкфурте, чтобы сказать друг другу, чем кончился побег Гейслера, — с тех пор прошло уже больше шести лет, — почему я исчез со сцены. Я хочу сказать — ушел от борьбы.

Герман не отозвался. Он все еще не мог отвести глаз от скромной свастики на белой рубашке инженера. Кресс подождал ответа. Но так как ответа не последовало, он заговорил снова: