Повести о детстве: Гуси-лебеди летят. Щедрый вечер

— Так вы знаете? — непроизвольно вырвалось у меня. Я с перепугу онемел, сник и облизал губы, что сразу же пересохли.

— Да знаю… Ну, чего стал как каменный? — Отец обеими руками обхватил меня, оторвал от тока и прижал к себе. — Берегись, головорез, берегись. Что бы мы делали без тебя?

И теперь в отцовских глазах я увидел не чертенят, а печаль и теплынь.

— Ой папочка!..

— Ну, что? — грустно спросил и коснулся губами моей брови, той, что все задирается на лоб.

— Ничего, — едва прошептал и с признательностью теснее прислонился к отцовской груди. Я хотел сказать ему что-то хорошее-хорошее, но не нашел таких слов и только вздохнул.

— Ничто у тебя не болит?

— Нет, папочка…

— В сапогах не квакают лягушата?

— О, откуда им взяться зимой? — не понял я сгоряча.

— Спрашиваю, не мокрые ли у тебя ноги, потому что их надо держать в тепле.

— Не мокрые… А мама знает об этом?

— Не знает. А то было бы нам слез и на свят-вечер, и на рождество. Будь осторожным же теперь на своих катках… Постараемся маме на дровца? — ставит меня на землю.

— Постараемся! — отхожу я, хватаюсь обеими руками за топор, а отец берет пилу, и мы, двое мужнин, почтенно идем делать дело… И если бы вы только знали, как сегодня приятно звенела-пела пила, а еще приятнее перекликалось с топором в саду эхо.

Вот и вечерняя звездочка встрепенулась за соседским двором, где поскрипывает и поскрипывает над колодцем журавль. Над домами укладываются ароматные дымы, на улицах слышится гул и шорохи саней, а снегами к каждому жилью бредут фиолеты. Из хаты в праздничном платке и сачке выходит мать, на ее лице отразились торжественность, согласие и ожидание сказки.

— Где вы, хозяева? — потихоньку, ласково зовет отца и меня и на приоткрытых губах держит любовь.

— А зачем мы тебе? — будто удивляясь, отзывается от дровника отец.

— Просим, дорогой муж, и тебя, сынок, в хату, — с такой улыбкой, с такой добротой кланяется нам мама, что хочется подбежать к ней и поцеловать руку.

— Говоришь: дорогой муж? А кто недавно пугал нас кочергой? — притворно строго допытывается отец.

— Это же любя вас! А кого любишь — даже кочерги не пожалеешь, — играет мать расцветшими глазами и дает нам дорогу.

— Ты смотри! — покачивает отец головой и, идя в хату, почему-то задерживает материнскую руку в своей. Чудные эти взрослые.

Хоть убогая-убогая наша хата, но в этот вечер и она стала лучше и богаче. Ее бедность скрасили и вышитые полотенца, и кисти калины, и душистое сено на покутье, и свят-вечерний стол. На нем сейчас лежат три буханки, комок соли, высится кипа гречневых блинов и стоят с разными постными блюдами те праздничные рисованные полумиски, что желают добрым людям и здоровья, и счастья, и красного цвета.

Отец первый заходит за стол, осматривает все блюда, от кутьи с маком до миски с бобом, и взглядом благодарит мать за ее старания… А какой он важный становится, даже не улыбнется, когда выносит коровенке попробовать каждого блюда, приготовленного на свят-вечер. Вот он и боба взял в горсть и с удивлением сказал:

— Прямо не боб, а серебряные рубли.

Глянул я на миску, — и в самом деле лежал в ней боб серебряными монетами.

Но наиболее торжественная минута пришла тогда, как отец с бичом от цепа встал на пороге под ветвями ясеней, на которые слетелись звезды. Вот он взглянул в заснеженную даль, что горбилась за селом, и тихо позвал Мороза:

— Мороз, Мороз, иди к нам кутью есть!

Я застываю возле отца и не верю, но немного и верю, что на дороге, светясь туманом бороды, может появиться с мешком за плечами Дед Мороз и подойти к нам. А вокруг так тихо, что слышно, как в ясеневых ветвях шевелятся звезды и отряхивают и отряхивают серебряную изморозь.

— Мороз, Мороз, иди к нам кутью есть! — уже громче позвал отец.

Но и после этого ни на улице, ни на огородах не отозвались шаги деда. Отец еще и в третий раз позвал его, но он, наверное, задержался на какой-то лесной или степной дороге. И тогда отец уже грозно приказал ему:

— А не идешь, Мороз, так и не иди к нам, и не иди на рожь-пшеницу, всякую пашницу: иди лучше на крутые горы, на моря, на леса, нам вреда не делай!

Дальше отец звал серого волка. Он тоже не спешил, имея свои хлопоты в лесах. Не торопились на кутью черные бури и злые ветры. И отец заклинал их:

— А не идете, черные бури и злые ветры, на ужин, так идите себе в безвестность, хлеба не сдувайте, полукопен не валяйте, стрех не срывайте!

Потом отец настежь отворяет наши скрипучие ворота: а может, прибьется какой добрый человек с дороги, так и погреет душу теплой едой. И только после этого мы идем ужинать.

Теперь за столом я не пискну, прислушиваясь к речи-ожиданию родителей. Те большие надежды на хлеб новый, на рой золотой, на счастье во дворе, на рогатый и мелкий скот в оборе сходятся и сходятся в нашей хате, что и в самом деле начинаешь верить: настанет то время, когда хозяин на току будет звезды веять, хозяйка в доме золото прясть, а седые серебренорогие волы потащат за собой серебряные плуги.