Повести о войне

В один прекрасный день мы узнали — нашу дивизию, в которую накануне войны я, свежеиспеченный лейтенант, попал адъютантом батальона и где ныне служил начальником штаба дивизии, передают в оперативное подчинение восьмой гвардейской армии. Нашим прямым начальником стал командир …надцатого гвардейского стрелкового корпуса генерал-майор Лощилин. Выглядел он весьма внушительно — повыше среднего роста, осанистый, несмотря на грузноватость, в коротко стриженных, еще густых волосах проседь. Крупное лицо было бы, пожалуй, красиво, если б не набрякшие под глазами мешки и оттопыренная нижняя губа, придававшая ему выражение брезгливости. Мои отношения с Лощилиным сложились неладно. Началось все с военной игры в штакоре. Мы, командиры дивизий и их начальники штабов, отрабатывали на искусно сделанном макете будущую операцию. На военном языке она называлась: «Организация взаимодействия при форсировании Сев. Донца и прорыве глубоко эшелонированной обороны».

Подводил итоги этой длившейся чуть ли не целый день игры Лощилин. Он встал осанистый, важный. Плечи развернуты, голова слегка откинута назад — ну прямо бери снимай и на обложку «Огонька». Не спеша подошел к макету.

— Так вот… Умствований много… Теперь послушайте меня…

И не столько его вид — ну, любит порисоваться, так это еще не велик грех, — сколько вот эти его слова, и даже не сами слова, а тон, каким они были сказаны, вызвали у меня неприязнь.

Лощилин говорил и, видно было, упивался тем, что говорил. Он не разбирал наши действия, не анализировал, где мы, умствуя, ошибались, а поучал. «Зарубите: смелость на войне города берет», «не умствовать надо, не раздумывать, а бить гадов», «когда задача — вперед, нечего назад оглядываться», «настоящему солдату танк не страшен», «потери велики, а вы все равно вперед: немец, он русского натиска не любит». Сыпались плоские поучения, которые никогда никому никакой пользы не приносили. Он то и дело ошибался, путал номера частей. Но это его не смущало. Когда он наконец кончил, вид у него был такой, будто он не на макете, а взаправду сокрушил немецкую оборону на Донце. От командира гвардейского корпуса я ожидал совсем другого и был разочарован. Когда участники игры разъезжались, я сказал своему комдиву, генерал-майору Журавленко:

— Крупно нам с комкором повезло, тот полководец.

То ли кто-то услышал мои слова и передал их, то ли по какой иной причине, Лощилин меня невзлюбил.

Я уже кончал свой доклад Чернобородову, как вдруг дверь блиндажа отворилась и вошел Лощилин. Он молча выслушал объяснение Чернобородова, почему я здесь, и, пропустив мимо ушей мое приветствие, вытащил из кармана бриджей клетчатый носовой платок, вытер лоб и шею.

— Жарища, — сказал он. — Сил нет.

Потом коротко бросил:

— Продолжайте. А я послушаю, что у них в конторе творится. Не возражаешь? — Это он спросил у меня. Спросил с явной издевкой, как будто я мог возразить, и тяжело опустился на лавку у дощатой стены блиндажа.

Я пропустил издевку мимо ушей и спокойно ответил:

— Товарищ генерал, вы тут старший Как прикажете.

Лощилин в упор смотрел на меня. Может, до этого он уже был не в духе, а может быть, ему не по душе пришлось мое спокойствие — так или иначе, но я видел, как в нем поднимается раздражение. Должно быть, заметил это и Чернобородов. Чтобы снять возникшую напряженность, он, как будто ничего неприятного не произошло, ровным голосом сказал:

— Мы слушаем вас.

Я продолжал прерванный рассказ:

— На станции Кременной есть лесозавод. Он полуразрушен, обвалилась крыша, в стенах дыры, но оборудование цело. Мы бросили туда саперов. Они привели все в порядок и сейчас без передышки днем и ночью гонят десантные лодки.

— Где чертежи добыли? — спросил Чернобородов.

— А мы без чертежей. Собственно, это плоскодонки, но лодки крепкие, надежные, каждая берет от шести до восьми человек.

— Опрокидываться не будут?

— Для устойчивости к днищу вместо киля крепят неширокую доску, сантиметров около пятнадцати.

— Угу, хорошо. Сколько лодок уже построили?

— За полсотни перевалило. Вначале давали пять лодок, сейчас семь штук в сутки. Хотим сделать столько, чтобы одновременно посадить на них два полка с усилением.

По виду Лощилина я не мог понять, доволен он моим докладом или нет. Он слушал, чуть наклонив свою крупную голову, полузакрыв глаза.

— Ты вот что, Вересков, лучше скажи, — заговорил он, вдруг поворотившись ко мне всем корпусом, — когда вы «языка» возьмете?