Повести о войне

— Пока высаживал я там из кузова эту корову, пока отбивал атаку хозяина и особенно хозяйки, появились на краю деревни немцы. Ну, думаю, беда. Хозяин испугался, услышав про немцев, а хозяйка просто ошалела: голосит на всю улицу и готова горло мне перегрызть за корову. Видя, что машины теперь уже не взять, я стал нажимать на шофера, чтоб он бросил все и пошел со мной. Он человек местный, подумал я, знает тут все вокруг. Потребуется нам такой человек. Хлопец уже вылез из кабины, а тут хозяйка как бросится на меня и зацепила руками за мой бинт. Пришлось пойти на грех: рванул ее за кудлы и подался в малинник. Пока она там голосила, я уже на загуменье был. Жито тут хорошее, мне, человеку низкорослому, и пригибаться особенно не приходилось. Иду, а по шоссе Гитлер прет. Он, нечистая сила, туда, — я назад, навстречу ему. И радостно мне на душе, что не убегаю от него, и страшновато.

Шофер больше не задавал Грицку вопросов. Хотя он как будто ничем не помог лагерю, хотя и теперь еще не было известно, что делать, но У каждого на душе посветлело. Грицко помог уже тем, что пришел сам.

— Напрасно, выходит, я носилки мастерил, — только и сказал шофер.

— Носилки как раз потребуются, — задумчиво проговорил Машкин. — Боюсь, что мало будет одних.

Несколько минут в лагере царила тишина, казалось, каждый обдумывал какое-то предложение. Всем было ясно, что прежде всего надо отойти от дороги, что до утра на этом месте оставаться нельзя.

— Пойти нам со Светланой в деревню, — словно размышляя вслух, сказала Зина. — Попытаться там найти людей, чтобы пустили в какой-нибудь сарай, помогли перенести раненых? Но нас же не три человека… Кто ж пустит?

— И Гитлер в деревне, — добавил Грицко.

— В деревню вряд ли можно, — усомнился и Машкин.

Его поддержали почти все бойцы.

— Значит, надо выбирать место пока что тут, — сказала Зина и как-то особенно внимательно взглянула на Грицка. Она чувствовала себя неловко перед этим бойцом. Парень был, пожалуй, даже моложе ее, низкорослый, худощавый, а выдержка у него такая, что каждый может позавидовать.

Машкин встал.

— Пошли! — сказал он шоферу, видимо не желая беспокоить очень уставшего Грицка.

Но Грицко поднялся быстрее шофера, и они втроем отправились выбирать место поудобнее.

Ночь пришла, теплая, короткая, но темная-претемная и немного влажная. Было странно, что ночь принесла и тишину, хотя не очень уютную. Даже на шоссе стало спокойно.

Зина не верила этой тишине, ей все казалось, что это обман, что в такой суровой обстановке не может быть тихо даже глубокой ночью. А Светлана словно ожидала этого покоя: она прижалась к Зине, подобрала чуть ли не к самому подбородку голые коленки и заснула. Один боец, раненный в ноги, зашевелился, вытянул из-под себя шинель и заботливо накрыл ею девочку.

— Спасибо, — сказала Зина, — но вам же самому будет холодно.

— А я вот соломки под себя, — сказал боец и протянул руку, чтобы вырвать несколько горстей заколосившегося жита.

— Я вам помогу, — сказала Зина и, осторожно отодвинувшись от Светланы, положила ее голову на снопик. Подавшись немного в сторону, она обеими руками стала рвать упругие, но ласковые, уже повлажневшие от росы колосья жита. Некоторые стебельки перегибались в ее пальцах и отделялись от корней, большинство же оставалось в руках с корнями. От них пахло свежей землей (милый, знакомый с детства запах!), а сломанные стебли тоже пахли, и так, что хотелось вдыхать их запах, глотать, как воду при большой жажде.

— Я вам дам ножик, — предложил боец. И голос его был ласковый, сочувствующий. И он ощутил этот запах, который, наверное, вызвал и у него воспоминания обо всем лучшем, что было в детстве, в ранней юности.

Зина стала срезать стебельки ножиком. Тихий шорох этой необычной жатвы радовал душу. И жаль было зеленого жита, и хотелось срезать его побольше. Это ведь для того, чтобы устроить помягче постель не только этому бойцу, который сам позаботился о других и разговаривает так ласково, а и всем остальным. Конечно же, для этого, но было тут и что-то другое. Кому не по сердцу в тяжелую минуту хоть на миг забыть обо всем, что видишь вокруг, что терзает душу? Жатва для Зины — это чуть ли не самое светлое, что осталось в ее памяти с детских лет. Для нее это была даже и не работа, от которой болит и ноет спина, а удовольствие.

Она жала всегда вместе с матерью. Отец приходил к полудню, сносил снопы, составлял их в суслоны и шел на другую работу. Зина знала, что шел он не на свою работу, а на панскую, потому что со своей полоски нельзя было прокормиться. Знала, что пан мог обидеть отца, мог замучить его на работе, и потому всегда с тревогой и радостной надеждой ожидала вечера, когда отец снова придет на поле и опять начнет сносить снопы.