Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта в период Первой мировой войны

Кроме массовых представлений, с первых дней войны в жизнь Москвы вошли разного рода камерные концерты и «вечера». Как правило, их проводили с целью сбора средств для помощи раненым, беженцам, семьям фронтовиков и т. д.

ПРИМЕТЫ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ

Шарж на М. С. Морозову

О ней мемуаристка И. Я. Серпинская писала: «Дочь многократно выводимого писателями всех направлений, вплоть до самого А. М. Горького, Саввы Морозова, Мария Саввишна считала себя одаренной талантом балерины. Когда с войной началась волна благотворительных вечеров и концертов, Мария Саввишна была нарасхват. Можно было разбудить и позвать ее в два часа ночи, чтоб “выступать”, и она моментально летела, и горничная тащила за ней большую деревянную коробку с костюмами ее программы…

Но круглое лицо Марии Саввишны с блуждающими добрыми, черными глазами, с растерянной улыбкой на полных, ярких губах не становилось выразительнее от блестящего кокошника русского костюма для коронного номера ее «русской пляски». Смотря на ее поднятые в танце толстые, неуклюжие ноги, Ильюшка Поляков, считавшийся знатоком лошадиных и женских ног, презрительно цедил:

– Если б на эти ноги она прикалывала половину банковских билетов своего папаши, еще стоило бы их целовать!

Публика, неизменно хлопавшая ее бездарным номерам, очевидно, мысленно видела перед собой эти банковские билеты».

«Русский трактир» в Большом театре. В роли прислуги артисты труппы

Так, в сентябре 1914 года на летней веранде «Эрмитажа» несколько раз подряд был устроен «Концерт-чай». Кроме помещения, администрация ресторана бесплатно предоставляла сервировку чая и десерт, а выступали перед публикой специально приглашенные артисты московских театров. Входная плата была по тем временам немалой – пять рублей.

В октябре подобного рода концерт – «Чай по-домашнему» – был устроен в Литературно-художественном кружке. Побывавший на нем журналист писал об особом настроении, царившем на концерте:

«Своеобразная и – хотелось бы сказать – грустная красота таилась в этом концерте, в этом дневном вечере.

“Чай по-домашнему” в пользу раненых в Литературно-художественном кружке. В продолговатом зрительном зале его чувствовалось то же самое, что и под каждой кровлей.

Помещение было залито электричеством, но сквозь неплотно задвинутые гардины на окнах пробивались полосы осеннего тусклого солнца.

– Свет с позиций, – как сказал кто-то в зале.

Великолепно прочла Ермолова песню бельгийских кружевниц и на bis – некрасовское: “Ты и убогая, ты и обильная”, Качалов выступил с отрывками из Гоголя, – но за всем этим стлались неотступные полосы тусклого света, света с позиций…

Между двумя отделениями, в антракте, все поспешили на лестницу Кружка, где обычно вывешиваются последние телеграммы.

Читали вслух – и слушали это чтение в такой же благоговейной тишине, как Ермолову…

И, расходясь, говорили:

– А что там?

“Здесь” больше не существует; только “там”.

Сбор был очень значительный. Присутствовали раненые из лазарета Литературно-художественного кружка».

Схожее настроение – неразрывную мысленную связь с событиями войны – отметил обозреватель московской жизни на вернисажах декабря 1914 года:

«Брожу по выставкам. Терпкий и горьковатый запах попортившегося масла.

И едва уловимое дыхание духов…

Посетителей очень много; никогда еще художественные выставки не имели такого успеха, как в этом году. Хочется забыться, уйти в сон.

Этот сон переливается на серых стенах яркими пятнами, сон, расколотый на множество мелких частей, заключенных в рамки и закантовки.

И почему-то все кажется не настоящим. Из далекого, забытого другого мира.

Смотрю и слушаю.

Перед портретом старой дамы с кошкою на коленях собралось несколько человек и обменивается впечатлениями. Не о живописи. Нет.

– Теперь она еще более постарела. Прямо узнать нельзя. А до войны была очень похожа.

– Еще бы не постареть! Такое горе…